са росла в большой семье, в которой было шестеро детей, но как самая младшая, романтичная девочка, она не оставляла надежды разыскать отца: ведь его соратники по партии твердили, что помогли ему бежать в Советский Союз. Другие сподвижники видели его с новой семьей в Ленинграде….
Так и начался этот роман, в котором есть и шпионы, и герои, и романтические увлечения, и загадочные исчезновения, и предательство, и болезнь. А самое главное – безграничная любовь к жизни, к людям и к России.
История взаимоотношений Васы Ксантаки с Петербургом – это история любви, любви вечной, любви взаимной. Каждый год, каждую зиму возвращалась она в этот заснеженный город и привозила с собой частицу Греции: книги, сладости, газеты, теплую керамику, музыку… Васа не боялась браться за такие сложнейшие темы, как поэзия Ангелоса Сикельяноса, или «Пир» Платона. С ней, будучи студенткой новогреческого отделения Санкт-Петербургского государственного университета, я впервые почувствовала, как этот язык и культура проникают в мою душу, становясь частью меня самой. Спустя годы, когда я поселилась в Афинах, мы долгими теплыми вечерами спорили с Васой о том, что сапоги из валяной шерсти – не миф, а реальность, переводя кавказскую новеллу Л. Н. Толстого «Казаки».
Васа Ксантаки – археолог по призванию. Она не только участвовала в раскопках, но и проводила реставрационные работы своей усадьбы середины XVIII века с потрясающими фресками, витражами и резными плафонами. Однако это стремление бережно сохранять красоту времен соединилось в этой женщине с волевой энергией и почти мужской силой духа этой хрупкой на вид женщины. Васа всегда находилась в авангарде эмансипации: активно работала педагогом в Христианском объединение девиц (ХЕН), целью которой было предоставить женщинам необходимые знания для полноценного равноправного участия в жизни общества; Васа была одной из первых женщин в Афинах, севших за руль автомобиля; рано овдовев, она приняла на свои плечи груз воспитания сына и дочери, стоически перенося все трудности и невзгоды самостоятельно.
Очарование не названных добродетелей…
Дорогая госпожа Ксантаки,
Сегодня вечером я прочла первые двадцать три страницы книги и замерла от невыносимой более радости от изящества Вашего слога: прекрасная целомудренная поэзия, нежно ласкающая острые углы, это очарование неуловимых, не названных добродетелей, сокрытых за чудесной неопределенностью, создающих исключительную атмосферу.
И то, что связывает судьбу моего восхищения с великой судьбой Вашей книги, есть нечто исключительное – ностальгия, которую я почувствовала, будто я когда-то уже встречалась с мечтой о даре письма, точно так, но будто возможность ее спешно проскользнула мимо меня. Более того, будто я сама – потерянный персонаж, который Вы ищете, и надежда Ваша на то, что Ваш отец жив. Будем надеяться, что и я жива где-то, «внедренная» в одно из Ваших писем.
Если Вы спросите, зачем я так тороплюсь предвосхитить то наслаждение, которое мне доставит чтение Вашей книги целиком, я Вам отвечу: я уже стара, а докучный сверстник мой – страх того, сколькие и какие вещи я не успею…
И еще я бы не хотела не успеть сказать Вам, что теперь крайне редкий дар – появление таких книг, как Ваша.
Благодарю Вас за этот дар и желаю, чтобы у Вас все было хорошо. Где бы Вы ни находились.
С безмерной любовью
2
Мое восхищение полно упущений – оно не вмещает Вас…
Дорогая госпожа Ксантаки!
Прошло вот уже несколько дней, как я дочитала Вашу книгу. Я в буквальном смысле чувствую себя несчастной из-за неизбежности финала, несмотря на мою одержимость сокровищами, которыми одарила меня эта книга. Я так хотела, чтобы страницы никогда не кончались. Никогда.
Какие слабости моих мечтаний, нашедшие свое идеальное в них отражение, так взбудоражила Ваша сила, мне неведомо. Я ползу назад от Ваших строк, подобно телу, отлучающему или получающему душу, и вновь ищу их. Где я заблудилась? Может где-то там во льдах апатии и усталости, сокрывших горячую дрожь страстей и рыданий…
Вы разбудили вокруг них самые горячие, самые настоящие импульсы. Вот уже много лет они не жгли меня, и те незабываемые ожоги, которые мне достались от чтения Достоевского, печально залеченные, спасительно открылись вновь благодаря Вам.
Мое восхищение полно упущений – оно не вмещает Вас – поэтому мне не выразить всего, что диктует мне этот восторг. Даже не знаю, как мне наказать тот сосуд, что разбрызгивает на Вас этот поток любви. Он совершенно бесхитростен. Ничто не предвещало повторения того приглашения
