люби меня, Наташа,Люби, миленький дружок!
Песня – это объяснение. Это опыт переживаний, кипение жизни. А здесь, в этом эпизоде, – намёк на любовь.
Звучат в дилогии канты («псальмы») – духовные стихи (в том числе хлыстовские), старообрядческое унисонное пение скитниц. По песням Мельникова можно написать целое исследование.
Беру седьмой том, куда вошло окончание «На Горах». Хочется заглянуть в самый конец романа. Глава четвёртая четвёртой части второй книги. Тут описывается заготовка капусты на зиму. На двух страницах песня про «матушку-капусту» с комментарием: «Ещё с той поры поётся она на Руси, как предки наши познакомились с капустой и с родными щами. Под напев этой песни каждую осень матери, бабушки и прабабушки нынешних девок и молодок рубили капусту».
А капустка-то у нас
Уродилась хороша,
И туга, и крепка, и белым-белёшенька.
Ой лю́ли, ой люли́,
И белым-белёшенька.
Кочерыжки – что твой мёд,
Ешьте, парни, кочерыжки —
Помните капустки.
Ой лю́ли, ой люли́,
Помните капустки.
Отчего же пáрней нет,
Ай зачем нет холостых
У нас на капустках?
Ой лю́ли, ой люли́,
У нас на капустках.
И эта песня не последняя. Дальше ещё будут. В каком ещё русском романе поют больше?
Об отношении Мельникова к молитве, а если шире – вообще к вере, свидетельств не так уж много, и нельзя исключить, что он не терзался теми же сомнениями и мыслями, что изложены Толстым в его «Исповеди». Сын писателя Андрей привёл в воспоминаниях один эпизод, как он приехал сообщить о смерти отца его однокашнику по Казанскому университету, известному востоковеду Василию Павловичу Васильеву. Тот жил в Петербурге. «Васильев, выслушав меня, занёс было руку перекреститься, но только отмахнулся, сказав: “Ведь мы с покойником чужды были религиозных предрассудков”. Васильев в действительности был “чужд предрассудков” и остался, как говорят, верным себе до последней минуты жизни, но отец, вообще не будучи, впрочем, слишком религиозным и даже многими считавшийся за атеиста (не совсем справедливо), под конец жизни, незадолго до полной потери разумного сознания, отчасти вдавался даже в противоположную крайность»32.
В целом, как можно отсюда заключить, особенно церковным человеком Мельников не был, скорее теплохладным. При этом старообрядческие сочинения, в том числе богословские, он великолепно знал, прекрасно разбирался в иконописи33. Он трепетно относился ко всякой мелочи, описывая старообрядцев, особенно если это касалось устава. Тот же Андрей Мельников опубликовал письмо отца, адресованное бывшему старообрядцу Василию Борисову, с вопросами: поётся ли ирмос «Житейское море воздвизается» на поминовениях или его только читают и что поют при пострижении?34 Положительные герои дилогии себя без молитвы не мыслят (мы помним, что отличительная черта русского хозяина – глубокая религиозность).
«Ребёнок,
Об иконах, упоминаемых в дилогии, см.:
