тяжелая с вечера голова, во рту пересохло, однако температура явно спадала, обильно выходя через пот. А это значило, кризис миновал, и совсем скоро она сможет увидеть Ванечку, которого кормилица на время болезни забрала к себе. Рубашка ее была насквозь мокрой, следовало бы ее переодеть, но при одной лишь мысли об этом ей делалось не по себе. И она так и лежала, прислушиваясь к странной своей слабости, и отгоняя пугающие мысли.
Пить хотелось нестерпимо, и, ухватившись за спинку кровати, Дуняша с трудом поднялась и, ступая босыми ногами по деревянным половицам, шажочками направилась в кухню, отыскала там жбан с морсом, с вечера заготовленным матерью, и, прижимая его к груди, двинулась в обратном направлении.
Из гостевой доносились какие-то странные звуки, и он а в не решительности остановилась и прислушалась. Что бы это могло быть? Вспомнилось вдруг, сколько слухов ходило о мужицких набегах на богатые дома… Стало страшно… И куда все подевались?.. А звуки меж тем не прекращались, и, преодолевая страх и сомнения, она неслышно приоткрыла дверь и заглянула внутрь.
И остолбенела…
Тусклый лунный свет слабо освещал грешное ложе, в котором бесстыдно извивались два обнаженных тела, и не было уже никаких сомнений, кто это…
Самые близкие люди, муж и мать, не замечая ничего вокруг, предавались безумству, сравнимому со странностями той первой брачной ночи, о которой Дуняша старалась никогда не вспоминать…
Словно выброшенная на берег рыбина, она открывала и закрывала рот, пытаясь заглушить рвущийся из груди крик и отказываясь верить глазам своим. Потом все куда-то поплыло, причудливо меняясь в объемах, и, враз обессилев, она стала медленно оседать на холодные голые половицы, расплескивая содержимое жбана, который все еще держала в руках.
И эти янтарно-красные брызги, зловеще растекаясь по полу, походили на кровь подстреленного отцом кабанчика, которого он втащил на подворье и деловито разделал на девственно белом снегу…
Приговор
Самую большую боль человеку способен причинить тот, кто подарил ему самое большое счастье… В этом доме тоже когда-то обитало счастье. А сегодня он стоял непривычно тихий, будто неприкаянный, и родные некогда люди отчаянно избегали встречаться друг с другом, не понимая, как жить дальше. И лишь Иван-большой, пребывавший в счастливом неведении, да маленький Ванюшка продолжали поддерживать некое подобие жизни на этом скорбном пространстве.
– Да что у вас, эпидемия, что ль, какая? – не выдержал Пятакин, выходя из себя. – Как воды в рот понабрали!
– А чему радоваться-то? – шептала ему Александра, отводя глаза. – Дочь уж вон сколько времени все болеет – до шуток ли? Съездил бы лучше в столицу, выписал какого профессора, что ль. Наши-то, видать, не больно шибко в этом разбираются.
– А и съезжу, – с готовностью подхватился Иван. – Вот передам Лешке дела, да и съезжу.
– Ну, вот и хорошо, вот и ладно… – и она уходила в
