нравилось, что он стал бодрым и заводным, и часто смеется, и принимается ловить и щекотать ее.
Люба была смешливой и любила опекать людей, обливать их заботой – так солнце ласково купает в свете планеты. Под каток ее любви последовательно угодили Анна, инструкторша по хастлу, одна девушка из их двора с несчастными глазами спаниеля и Леша Снеговик, после занятий провожающий их до остановки. Он шагал рядом, постоянно что-то рассказывая взахлеб, заикаясь, жестикулируя и стремясь в разные стороны, будто его вечно преследовал ужас остановки, молчания, неподвижности.
– Паша-Паша! – пищал он фальцетом, расширяя глаза, удваивая имя того, к кому обращался. – Люба-Люба! Я видел вчера п-прекрасный фильм! Про бои бультерьеров! П-посмотрите! Не п-пожалеете!
Снеговик жаждал общения, и они с Любой легко поладили друг с другом. Она брала его под руку, заставляя замедлить привычный ритм движения его комковатых ножек. Это служило топливом для вечерних подшучиваний Павла.
– Я его обожаю, – отвечала Люба. – Да кто его не любит? Он же безобидный. Скорее бы у него появилась девушка.
– Да, обидеть Снеговика – все равно, что пнуть снеговика, – соглашался Павел. – Глупо. Да он и не поймет.
В свои тридцать Леша жил с родителями, и можно было представить, что дома в клетке у него живет хомячок, а на полках расставлены солдатики, с которых Леша бережно стирает пыль. Лицо у него было толстое, простое, с грубыми чертами, словно символически нарисованное в детском альбоме: две точки, две черточки, кучеряшки-запятушки и овальные уши.
Когда у него на танцах появилась постоянная партнерша Инна, тоже беззлобная и чем-то неуловимо смешная, все были довольны и смотрели на Снеговика со значением. И танцевала она совсем не плохо.
Они уже полгода ходили на хастл и со снисходительностью старожилов оценивали новичков. За это время пришли и прошли отсев снегом, дождем и градом несколько пар и одиночек.
Вот маленькая пышка с фигурой послеживающей за собой разведенки, воспитательницы детсада. Вот кнопка с косичками – милая, неприметная и хорошая – танцует с дылдой на две головы выше, с острым как носок туфли подбородком. Миниатюрный мужик в годах с платиновыми волосами и кошачьей чувственностью движений – либо ловелас, либо педик; разговорчивый беззубый люмпен, добродушный и забавный как большая дворняга, прыгающая за колбасной шкуркой…
– Вон те хороши, да? – Люба кивнула, делая «от партнера – к партнеру». – На голову лучше всех.
У окна танцевала семейная пара: длинная девка с плоской, словно шлепком размазанной задницей, и ее муж – самодовольный жизнерадостный очкарик.
– Даже лучше Игаши и Анечки? – спросил он с улыбкой.
– Пашечка, не делай, пожалуйста, такое лицо, когда говоришь «Анечка»! Может, она недостаточно глубокая для тебя, но она хороший человек.
Слабость Любы к Анне вызывала у Павла иронию. «Может, вам уже жить вместе?» – спрашивал
