отступает в сторону, открывая мне путь к спасению. Я ожидаю какой-то подвох, нож в спину, не знаю, что еще, а тип наклоняется ко мне так близко, что становятся заметны шрамы и тонкие следы порезов на его коже, и огромные черные глаза окружает ореол серых теней, а он вдруг орет во все горло:
– БЕГИ, ПОКА Я НЕ ПЕРЕДУМАЛ!
Бегу сквозь колючие розовые кусты, сквозь густые заросли, через пыльную лужайку. Бегу, как не бегала никогда в жизни. В лицо бьет солнце, садовая ограда совсем близко. На полпути, у шпалеры, я оглядываюсь: нет, он не гонится за мной, по-прежнему стоит в нескольких шагах от Иэна и Хайди, неподвижно растянувшихся в шезлонгах, дает мне убежать – кто его знает, с чего бы это, он псих, беги беги беги беги беги беги, но, беги, но, беги, но… Бег замедляется, замедляется, как, зачем, почему, сердце бьется изо всех сил, гонит по жилам кровь, а кто-то будто нажимает одновременно и на акселератор, и на тормоз, но не изнутри, меня замедляет не действие яда, а что-то извне, будто замедляется само время, или усиливается сила тяжести, или воздух превращается в воду, или песок или патоку… Иногда такое случается во сне, но сейчас я не сплю, белый день на дворе, я знаю, что не сплю… И в конце концов я застываю, точно статуя бегуна, занесшего ногу для следующего шага, которого никогда не будет. Это бред. Какое-то чертово безумие. Надо бы закричать, позвать на помощь, как все нормальные люди, но получается только сдавленный хрип…
…и мир сжимается, сворачивается, увлекает меня, совершенно беспомощную, назад, к домику, мимо арки, увитой плющом. Я хватаюсь за нее, и ноги отрываются от земли, и я повисаю на плюще, будто мультяшный персонаж, подхваченный ураганом, но от боли в запястьях выпускаю плети и с размаху шмякаюсь на землю, и меня волочет по лужайке; я переворачиваюсь, ударяюсь копчиком, обдираю локти и колени, пытаюсь зацепиться каблуками, но земля слишком твердая, и меня подбрасывает и торчком ставит на ноги, а мимо, трепеща крылышками, взмывает к небу пара бабочек, словно несокрушимая сила действует только на меня. И я снова на клумбе, среди кустов роз, и бледнолицый тип по-прежнему спокойно стоит в дверном проеме, а его руки и пальцы делают какие-то странные жесты, плетут пассы, будто на неведомом языке глухонемых инопланетян, а на его губах играет кривая усмешка, и он все тянет меня к себе, точно рыбу, попавшую на крючок, волочет через внутренний дворик, мимо неподвижных, как трупы, тел Хайди и Иэна, потому что он их непостижимым образом убил, а он, пятясь, отступает в кухню, освобождая мне проход, но как только я снова окажусь в этом доме, то никогда больше из него не выйду, и я отчаянно хватаюсь за дверную раму и за ручку двери, но меня словно бьет разрядом тока в двадцать тысяч вольт, и я тряпичной куклой лечу через всю гостиную, ударяюсь о диван, отскакиваю, шлепаюсь на ковер, и перед глазами вспыхивают яркие сполохи света…
…дневной кошмар развеивается, как только колючий ворс ковра впивается мне в щеку. Уф, наконец-то. Может, это приступ эпилепсии или что-то в этом роде? Перед носом у меня фотография Хайди-школьницы и ее седовласой бабушки; должно быть, я нечаянно сбила ее с комода, когда упала на пол. Надо вернуться домой и обратиться
