значения. Семак лихорадочно торопила водителя и заранее предупредила оператора:
– Илья, камеру приготовь, чтоб там сразу начать работать. Снимай все подряд, потом разберемся. – Нахмурилась, вспоминая: – Да, что вы там про Давыдина говорили?
Илья Павлович отмахнулся:
– А-а, пустое, так…
– Он фильм задумал снимать. Короткометражку, – заговорил Германов бойко, как очень заинтересованный человек. – Идея замечательная у фильма, никакого насилия, этой дешевой зрелищности. По рассказу какого-то писателя… забыл, как зовут…
– М-да, – усмехнулась Марина Олеговна. – Этот Давыдин… Вечно у него… А о конкретной работе, за что ему деньги платят, вконец забыл. Что он сделал за последнее время? – Обернувшись со своего переднего сиденья, она выжидающе смотрела на Германова, на Илью Павловича. Сама и ответила: – Ничего, кажется. Ничего, что заслуживает мало-мальского интереса. А вот фильм, это, конечно, – она снова усмехнулась, – это по его одаренности, его масштабы.
– А и неплохо бы, – подал голос водитель Гена. – Может, когда-нибудь и «Мосфильм» обгоним, глядишь.
Семак, явно начиная злиться, подытожила:
– Давайте, господа, своими обязанностями заниматься!
«Вот-вот», – в душе согласился Илья Павлович.
Возле ворот проходной толпились люди, человек больше ста, в основном женщины. «Уазик» остановился на площадке для служебных автобусов, привозящих на фабрику и развозящих по домам рабочих. Ничего воинственного в поведении людей заметно не было, казалось, они просто ждут автобус после смены.
Марина Олеговна, открывая дверцу, скомандовала:
– Ну, вперед! Илья, ты в гущу лезть не спеши, я разберусь сначала, выясню, что там… Снимай пока общий план.
Она пошла к людям. Алексеев остался около машины, открыл объектив, поставил камеру на плечо, микрофон держал в руке.
– Что-то на беспорядки-то не похоже, – сказал Германов, озираясь по сторонам.
Семак разговаривала с женщинами. И те быстро возбудились, окружили ее, голоса стали громкими и злыми; Марина Олеговна оглянулась на Илью Павловича, тот пошел к ней, на ходу снимая.
– …Невозможно так больше! Терпим, терпим, а только хуже!.. Что мы, зверье, что ли, какое?! – наперебой выкрикивали работницы, все немолодые, измотанные, некрасивые. – Как в какое-то средневековье снова свалились – и никому ничего!..
– Так, так! – кивала Семак, принимая у оператора микрофон; выкрики всё нарастали, и она, подняв руку, приказала: – Давайте спокойно поговорим, по порядку!
– Да как тут спокойно?! Это вам можно спокойно!.. – заверещала маленькая, вертлявая полустаруха в бордовом, из искусственной шерсти берете и стареньком, купленном скорее всего в «Детском мире» пальтишке. – Лучше тогда закройте ее, эту фабрику чёртову, чем так! За полтора года три раза кассу открывали.
