Лоуренса улыбнуться.
Он повернулся к стоящим на столе кувшинам. Солнце превратило маленькую пещеру в преисподнюю. Взяв носовой платок, Лоуренс осторожно приподнял крышку ближайшего к нему кувшина. Запах горького миндаля. Нечто не уступающее по силе смертоносному цианиду.
Бессмертный Рамзес писал, что отпил половину содержимого кувшина, чтобы покончить со своей проклятой жизнью.
«А если под этими покровами на самом деле бессмертное существо?»
Опять тот же звук. Что это было? Не шелест, нет, но что-то очень похожее. Скорее вздох.
Он снова взглянул на мумию. Теперь солнце освещало всю фигуру, в лучах его бились столбы пыли – так оно пробивается сквозь церковные витражи или сквозь ветви старых дубов в сумрачных лесных лощинах.
Лоуренсу почудилось, что с древней фигуры поднимается пыль – бледно-золотое марево крохотных частиц. Нет, он слишком устал!
И сама фигура теперь не казалась ему усохшей – она приняла четкие очертания человека.
– Кем же ты был на самом деле, старина? – ласково обратился к мумии Лоуренс. – Сумасшедшим? Обманщиком? Или ты не самозванец, а на самом деле Рамзес Великий?
Он произнес это по-французски – и на него повеяло холодком. Лоуренс поднялся и подошел к мумии поближе.
Казалось, загадочное существо купается в солнечных лучах. Впервые он заметил контуры бровей под туго стянутыми покровами. Черты лица стали более определенными, жестко очерченными, выразительными.
Лоуренс улыбнулся. Он заговорил с существом на латыни, аккуратно нанизывая одно предложение на другое:
– Знаешь ли ты, бессмертный фараон, сколь долго спал? Ты, заявивший, что прожил целое тысячелетие?
Сильно ли он коверкал древний язык? Он так много лет переводил древние иероглифы, что язык Цезаря казался ему грубоватым, и с ним он обходился небрежно.
– Прошло в два раза больше времени с тех пор, как ты замуровал себя в этой гробнице, с тех пор, как Клеопатра прижала к своей груди ядовитую змею.
Он замолчал на минуту, не отрывая взгляда от странной фигуры. Почему эта мумия не пробуждает в нем глубоко спрятанного холодного страха смерти? Он поверил в то, что под этими покровами каким-то образом сохранилась теплящаяся жизнь; что душа заключена в пелены и освободится только тогда, когда кто-то снимет их. Не задумываясь, он заговорил теперь по-английски:
– Если бы ты был бессмертен! Если бы ты смог открыть глаза и посмотреть на современный мир! Как жаль, что мне нужно ждать чьего-то разрешения, чтобы стянуть эти жалкие бинты и взглянуть на твое лицо!
Лицо. Неужели что-то в нем изменилось? Нет, это игра солнечного света. Правда, теперь лицо казалось чуть пополневшим. Машинально Лоуренс потянулся, чтобы дотронуться до него, но рука его замерла на полпути.
Он снова заговорил на латыни:
– Сейчас тысяча девятьсот четырнадцатый год, великий
