Конь его дернулся, вот и промазал.
– А кто это, Сметсе?
– Старый знакомый. Я встретился с ним в Ловенштейне. Потом, когда брали Брилле. Красавчик. Зовут его Рыцарь с Кислой Рожей, а он обижается. Ты видел, как я его ссадил?
– Видел, Сметсе!
– Но он, брат, тоже понаставил на мне отметин. Сегодня вот плечо оцарапал. Ловкий, подлец. Видел, как он в меня пальнул? Стреляет на двадцать шагов без промаха. Кабы не лошадь… Да шут с ним! Какие у нас потери?
В эту ночь мы оставили у испанцев шесть человек. Четырнадцать было ранено. Мы заклепали три пушки, два фальконета и, как подсчитал Сметсе, положили не меньше двух дюжин рейтар и валлонов убитыми и ранеными.
Что там случилось с доном Рутилио, было неясно, а Сметсе хотелось бы знать. Мне кажется, таким мушкетом можно прибить и буйвола. Но Сметсе сказал, что дон Рутилио всегда носит на груди панцирь.
К БОЮ, ТЮЛЬПАНЫ!
Прошло несколько дней. Я был на седьмом небе от гордости и всем говорил, что скоро устрою вылазку сам. Караколю это не нравилось, он говорил, что мальчишки не должны воевать по-настоящему. Интересно, а что должны делать мальчишки? В куклы, что ли, играть?
Ходил я, ходил и решил все-таки, что пора собирать тюльпанов. Неудобно ведь адмиралу без армии. Позвал я Эле и Караколя, Боолкин и Михиелькина, бойцов наших Пьера и Помпилиуса, усадил всех вокруг цветка и сказал:
– Это цветок, какого вы в жизни не видели. А называется он тюльпан. Правда, красивый?
Все согласились. А Помпилиус понюхал и хотел даже съесть, пришлось ему сделать выговор.
– Нечего нам болтаться без дела. Объединимся в «Военное Братство тюльпанов». Чем мы хуже разных фиалок, лилий и толстяков?
Первыми вступили в «Военное Братство тюльпанов» Боолкин и Михиелькин. Потом Эле, Пьер и Помпилиус. Караколь все думал, говорил, что лучше бы просто «Братство тюльпанов», а потом махнул рукой и сказал, что теперь ему все равно, потому что вся жизнь кувырком. Так что вступили все, ну, а я, как вы знаете, был уже там адмиралом.
– Пока нас семеро, – сказал я. – А будет семь тысяч.
Михиелькин сказал, что хорошо бы завоевать какое-нибудь отдельное герцогство или графство. Но я ответил, что, пока не выгоним испанцев, об этом и думать нечего.
Потом мы устроили военный совет, на котором Помпилиус так захрапел, что покраснел даже Пьер. В общем, мы ничего особенного не решили на этом совете, постановили только готовиться к бою. А Караколь все махал рукой и говорил, что можно и не готовиться, потому что все равно жизнь кувырком. Вообще последние дни Караколь только и делал, что вздыхал да вспоминал свою Эглантину.
Я посоветовал не слишком-то о ней печалиться. Видали мы таких! Конечно, спасибо ей, что надавала разной еды, но раз уж влюбилась в испанца, значит, с нами не по пути.
Я предложил Караколю написать углем на ее стенке что-нибудь похлеще, например, такое:
Эглантина, ты свинина,
а испанец твой дубина,
тури-дури-дурадас,
наплевали мы на вас!
