этим неприличным словом! Нынче сказать о порядочном человеке, что он интеллигент, можно только в насмешку. А как вас зовут?
– Джон Половинкин, живу в Питтсбурге.
– Половинкин… Хм-м… Старинная фамилия! Грустная по смыслу. Половинками называли детей от незаконной связи…
– Это вас не касается! – грубо оборвал его юноша, но тотчас смутился и стыдливо опустил глаза.
– Простите… – пробормотал Барский. Но через минуту он снова пытался настроиться на иронический тон. – Значит, вы летите в Москву проповедовать. Интересно, что именно? И кому? Как вы представляете себе современного русского человека?
– Я думаю, – важно начал Джон, – что за время перестройки Россия изменилась и теперь нуждается в профессионалах, которые указали бы ей правильный путь развития.
– Понятно… – Барский помрачнел. – Вы тоже помешаны на Горбачеве. Если вас интересует Горби – вопросы не ко мне.
– Вы не верите в перестройку?
– Меня тошнит от этого слова! Вы еще скажите «перестройка и ускорение»! Дорогой мой! Как можно перестраиваться и ускоряться одновременно? Увольте! Самые дремучие коммунисты лучше понимают Россию.
– Разве не было Сталина, концлагерей, подавления свободы? Разве русские люди не мечтают о свободе и демократии?
– И это вы собираетесь проповедовать в России?
– Я еще не проповедник. Меня отправили… Я хотел бы изучить Россию.
– С этой кашей в голове вы никогда не поймете Россию, – впервые за все время разговора серьезным тоном сказал Барский. – Слушайте, приятель… А не выпить ли нам настоящей русской водки?
– Я не употребляю алкоголь, – неуверенно возразил Половинкин.
Ихнее сиятельство приехали!
Барский с явным сожалением вернул в дорогой кожаный саквояж бутылку водки “Smirnoff” и сердито буркнул:
– Я забыл, что вы мормон.
– Я не мормон! – запротестовал юноша.
– Мормон не мормон… Какая разница? Раз не пьете с первым встречным, значит, вы не русский. Впрочем, кто сказал, что быть русским – хорошо?
– Вы уронили, – заметил Половинкин и поднял с прохода выпавшую из саквояжа тонкую книжечку в бумажной обложке, потемневшей от времени до желто-бурого цвета.
Барский улыбнулся:
– Так, безделица! Я иногда покупаю такие штуки в книжной лавке на улице Горького. Дешевенький детектив конца прошлого века. Девяностые годы, батенька! Мой любимый период! Культурный ренессанс и чудовищное падение нравов. Расцвет и гибель империи. Всё было прекрасно и отвратительно. Особенно прекрасны были русские девушки, которые повально мечтали стать акушерками. Россия готовилась к родам новой эры. Все обсуждали «Капитал» Маркса и «Крейцерову сонату» Толстого.
Джон смотрел на Барского с глупой улыбкой. Он не понимал смысла речей этого господина, но почему-то радовался за него.
– Вы позволите?
