холоде что-то утешительное для робкого ребенка.
По телу ходила дрожь, хоть и не было уже того промозглого чувства, что мучило его мгновение назад. Оно отступило, но на смену ему пришло какое-то другое, от которого наворачивались слезы. Он до боли сжимал кулаки, но не плакал. Отец говорил ему постоянно:
− Ты мужчина, Каин. Не смей плакать.
Однако Авель давно достиг того возраста, когда тоже должен именоваться этим страшным словом «мужчина», но почему-то его так никто не называл.
«Ты старший, ты должен», − звучало все чаще, а Каин в свои двенадцать не понимал, что такое «должен», но чувствовал, как ложится тяжесть на его грудь каждый раз, когда он слышит это слово.
«Я должен», − пытался сказать он себе, но шепот комом застрял в горле.
Все спали, а его дрожь не думала униматься. Отец с матерью лежали рядом, а младший с ними, пристроившись как раз меж родителями. Каин был уверен, что им тепло, но ему от этого становилось только холоднее.
Спать он уже не мог, сидеть и мерзнуть тоже, но встать не решался, боясь в очередной раз разгневать отца. Это было даже странно, он с восторгом забирался на самые высокие деревья, наблюдал за опасными животными долины, подбирался к некоторым из них непозволительно близко, а потом улыбался, даже если получал раны. Шипел от боли, но улыбался, ведь приключения стоили того. Однако с холодным взглядом отца все было иначе. Когда тот смотрел на него свысока, чуть прищурившись, внутри у мальчика все сжималось, да так сильно, что даже дышать становилось трудно. Он всегда подчинялся, но рядом с покорностью жил протест, словно внутри этого ребенка была создана дамба, именуемая воспитанием, но воды его духа медленно прибывали.
«В следующий раз я не буду молчать», − говорил он себе все чаще, но молчал, возражая лишь в своей горячей голове.
Он чувствовал, что что-то было не так, но никто в этом мире не хотел объяснить, что именно.
Нужно было что-то делать, хотя бы сейчас, потому тихо встал. Осторожно ступил на земляной пол босыми ногами, старательно делая каждый шаг в маленькой хижине, чтобы подойти к тлеющим дровам. Разводить огонь при закрытых окнах, когда все спят, нельзя. Почему? Мальчишка только догадывался, веря на слово отцу и помня тяжелый воздух клубящейся дымной пелены. Однако от холода он уже не чувствовал собственных ног или ему только казалось так. Быть может, он просто неправильный и потому так мерзнет? А может быть отец прав, и всему виной недостаточно искренние молитвы?
Сев на пол и, почти коснувшись тлеющего дерева, он в очередной раз попытался обратиться к Богу, но не мог вспомнить ни одного верного для этого дела сочетания слов. Все, чему его учили, куда-то исчезло. Он не мог вспомнить ни слова по канону, и оттого его глаза невольно стали влажными. Он признавал себя плохим и был готов просить прощение, умолять и искупать вину, только бы Бог был и дал ему чуточку сил, чтобы поверить. Он молился не как верующий, а как жаждущий веры, защиты и любви. Но ответа не было, а от холода немели губы, неспособные уже шептать что-то сбивчивое, но честное.
Тогда
