должны были носить только черные туфли, евреи – только синие, армяне – только красные. В желтых ходили одни турки.
Навстречу попадались турчанки, закутанные от глаз до самых пяток в безобразно широкие, словно мешки, фередже[25]. Они шли по-утиному, вперевалку. Встречались мулы, навьюченные огромными корзинами с овощами, буйволы, медленно тащившие арбу с мешками. Арба пронзительно, немилосердно скрипела.
Но в общем турецкая часть города была менее оживлена, чем кварталы Пера и Галата, где жили европейцы.
Турок предпочитает сидеть, поджав ноги, на балконе дома, в бане, кофейне или просто на площади с неизменной трубкой в зубах. Он не терпит суеты, не кричит, не поет, не смеется. У турецких лавок не Слышно галдежа и зазываний, как в Галате: турок торгует без запроса. Он горд, ленив и потому важен.
– Однако как долго тянутся переулки! Когда же выедем на главную улицу? – спросил у Пизани Кутузов.
– А мы уже давно едем по ней, – ответил советник посольства.
Стамбул вблизи оказался хуже, нежели можно было предполагать, глядя на него издали.
Михаил Илларионович терпеливо ехал, раздумывая о турках. Присматриваясь к ним, он находил в их характере много противоречий.
Турок три раза в день совершает омовения, у него на каждом шагу прекрасные мраморные фонтаны с обязательной надписью из Корана: «Вода все оживляет», и в то же время он – неопрятен. Вот у этого щеголеватого бин-баши из-под нарядного мундира выглядывают рукава грязной сорочки.
Турок как будто воздержан в еде, но в то же время у него за обедом подают десятки блюд…
Кутузов ехал, с интересом глядя по сторонам.
Наконец впереди показалась высокая белоснежная стена, – видимо, начинался султанский сад.
Пока тянулись улицы, бин-баши, молодой, красивый турок, сохранял полное спокойствие. Он гордо ехал впереди всех, с удовольствием посматривая по сторонам и не предчувствуя, какой рискованный шаг замышляет этот степенный, важный русский посол.
Вот и широкая калитка с красивой резной мавританской решеткой. Возле нее, скрестив ноги, сидел в дремотной позе черный евнух с ятаганом за широким красным кушаком. Бин-баши уже миновал евнуха, когда посол, ехавший сзади, вдруг повернул к запретной калитке. Бин-баши быстро поворотил коня и, подскакав к послу, стал торопливо объяснять ему, что в этот сад въезжать никому не дозволено.
– Скажи ему, Николай Антонович, что я это и сам прекрасно знаю! – спокойно ответил Кутузов, продолжая ехать к калитке.
Евнух очнулся от своей дремоты, с неожиданной легкостью вскочил на ноги и кинулся в калитку.
Кутузов уже подъехал к решетчатым дверям, когда перед ним вырос второй черный евнух, – видимо, какой-то старший: у него на голове вместо тюрбана торчала шапка, похожая на бутыль.
– Кто едет? – свирепо вращая белками, закричал евнух, загораживая собою дверь.
– Посол императрицы
Фередже – длинное покрывало.
