взревел Сад. – Третий год уже жалобы пишу, а сегодня утром встал и – забыл!
– Так, а делать-то что?
– Четыре дня, – повторил Сад. – Стулья, конечно, там сами не появятся, но ничего, будем стоять, как во время торжественных речей, драапа!
– Да что стулья, там вся аппаратура не работает! – всплеснул руками Вайс.
Они стали спорить. Вайс что-то упорно втолковывал про антенну, но Сад с ним упорно не соглашался. Он спрятал захватанный платок в карман и вытирал пот со лба уже рукавом. Лицо у него раскраснелось даже сильнее, чем обычно. Ана подумала, что они будут препираться так, пока не начнётся её урок.
– Извините, – сказала она, – но я…
Сад и Вайс замолчали и посмотрели на Ану.
– У меня не так много времени, – проговорила она. – Мне… У нас же есть гуптика?
– Что? Проигрыватель? – удивился Сад. – Тот, который был здесь, взял Икапада. А зачем тебе?
Ана замялась.
– Да нереально это! – не унимался Вайс. – Ты хоть сам видел, что там творится? Давно туда поднимался?
– Драапа! – Сад нервно закашлялся. – Так! – Он ткнул пальцем в Вайса. – Вот давай и сходим туда! Хватит уже тут…
– Давай сходим, – согласился Вайс и слез со стола.
Сад уже стоял в дверях, по лбу у него стекал пот. Он панибратски подтолкнул Вайса в коридор и повернулся к Ане:
– У меня есть ещё один, в кабинете. Можешь воспользоваться, только никуда не выноси. Он, правда, не очень хорошо работает. Но уж что есть.
– Спасибо, – сказала Ана.
– Так что, идём? – поторапливал его Вайс.
Запись начиналась с тишины.
По какой-то причине Ана была уверена, что тишина эта, как чей-то бесплотный голос, неведомым образом записана на плёнку.
Выжидающее молчание длилось, впрочем, недолго – меньше, чем глубокий вдох. В наушниках что-то едко, прерывисто зашипело. Ана поморщилась – запись подмывало выключить, рука сама потянулась к кнопкам. Но тут шипение оборвалось резким и громким треском, как во время вечерних выпусков новостей, когда голос ведущего неожиданно уходит в истерический шум, будто несколько радиоволн сливаются в один, мощный поток звука.
Последовало быстрое чередование высоких сигналов, вызывающее в памяти электрическую музыку из поездов. Ана представляла себе колебания маятника, удары которого обращаются в звон, и при этом ритм с каждой секундой усиливается, маятник звучит всё пронзительней, с нарастающим раздражением, пока вдруг не замолкает, резко, как оборванный крик.
Ана даже проверила, работает ли ещё гуптика.
В наушниках послышался тусклый шорох, шум осыпающегося с барханов песка, от которого стало спокойно и тепло – захотелось откинуться на спинку кресла, глубоко вздохнуть, расслабиться, закрыть глаза.
Сквозь шелест ветра пробился судорожный и высокий голос. Это походило на старинную песню, испорченную помехами так, что
