врешь! – поднимая на сестру заплаканные глаза, сказала Клара. – Ты, верно, думаешь, что самая умная из нас?
– Я думаю, что мы очень похожи, сестра, и то, что случилось со мной, непременно произойдет сначала с тобой, а чуть позже наверняка и с Фелицией – вы разочаруетесь в мужчинах точно так же, как сделала это когда-то я, вы будете искать их внимания скорее просто так, по инерции, но никогда вам не суждено будет найти той единственной истинной любви, о которой раньше мечтала и я.
– Почему ты так уверена в этом? – несколько успокоившись, спросила Клара.
– Гены!
– Что? Какие еще гены?
– Папины, – пояснила Гретхен, – ты разве не чувствуешь, что этот весь его показной юмор и благодушие – не что иное, как защитная реакция на неудовлетворенное либидо?
– Глупости, Гретхен, – услышав малопонятное слово, мгновенно вышла из депрессивного состояния Клара, – ты явно перечитала заумных книг.
– Что ж! Не веришь – твое право, – парировала Гретхен. – Только, поверь мне, что через какое-то время то же самое произойдет и с Фелицией.
– О, Господи!
– Да-да, и тогда у отца руки станут трястись так, что он не только не сможет стричь людей, но и ложку до рта не сумеет донести.
– Что же нам делать?
– Надо, по крайней мере, стараться делать вид, что у каждой из нас в личной жизни все хорошо, и что вот-вот мы поочередно, а если повезет, возможно, и одновременно, выскочим замуж.
– Бедный папа, – промокнув платком влажное лицо, прошептала Клара, – пожалуй, ты права, Гретхен, – будем пытаться делать вид… Я поговорю с Фелицией.
– Не надо, я сама с ней поговорю.
* * *
Зигфрид Шауфенбах опустил помазок в ванночку с теплой водой, после чего нанес на него изрядное количество пены и тщательно намылил ею подернутые седоватой щетиной щеки и подбородок своего клиента. Хельмут Рутке, живший в пяти минутах ходьбы от парикмахерской Шауфенбаха, имел обыкновение по субботам заходить к пятидесятилетнему добряку Зигфриду не только для того, чтобы побриться, но и обсудить произошедшие в городке за неделю события. Хельмуту Рутке нравился мелодичный голос парикмахера и его незатейливые шутки, иногда отпускаемые жизнерадостным Шауфенбахом вместо сдачи.
– Как поживают ваши очаровательные дочери? – разглядывая в зеркало подуставшее за неделю лицо парикмахера, поинтересовался вежливый Рутке.
– Спасибо, Хельмут, нормально. Спросите лучше, как поживает их непревзойденный отец!
– И как же он поживает?
Зигфрид Шауфенбах взял в руки бритву и, не без отвращения посмотрев на до боли знакомую щеку клиента, ответил:
– Бывало и хуже.
– Что так? – участливо произнес Хельмут. – Быть может, вы потеряли часть клиентуры?
– Отнюдь нет! За последнее
