тяжелые наступают времена, сын мой, радость омрачается печалью и горем. Потери Испании меня всегда приводили в уныние. А что сегодня наша страна? Неужели эти умники в Старом Свете не понимают, что Новая Испания обречена? Она уже и сейчас стоит на коленях отчаяния. Предатели и изменники – Боже, как много их! Увы, среди нас самих живет и зреет гораздо большее зло, чем на границах, в стане врага. Выслушай меня. Всё зависит от твоего доверия к моим словам. Бог убивает людей – так почему нельзя нам, тем, кто верит, что Свет да одолеет Тьму? Обернись и воссмотри, что окружает нас! Свальный грех, содомия124 и кровосмешение… А это всё слуги Сатаны… Казимула! О, где праведный кипящий котел христианского гнева? Где, где охота на ведьм? Слава Небу, Ватикан услышал мольбы истых своих слуг и повелел произвесть то, что следовало начать много прежде. Но теперь наш час! А в этих местах твой и брата Эстеро!
– Да, теперь мой час! – лицо Сальвареса посуровело и сразу сделалось хищным, похожим чертами на стальной абрис беркута.– Мне давно надоело торчать под половицей нынешних законов. Да, падре, скоро в нашей стране будет больше летучих мышей, чем птиц. Я и сам вижу, что ни мой отец в Монтерее, ни его высокопревосходительство Кальеха дель Рэй в Мехико – никто до самого смертного часа не осознает, что происходит сегодня. Нет, учитель, ныне грядет не просто завоевание, а с ним рождение новой империи… Ныне умирает испанская речь и те семена, что посеяны были нашими предками. Идет гибель ясных прин-ципов, высоких чувств и воцарение тьмы и хаоса, откуда, спустя вечность, начнется исход новых богов и героев. Да, падре, да… Но от нас уже не останется ничего кроме развалин былого могущества.
– О, а ты, похоже, мечтаешь переворачивать страницы истории, сын мой?
– Нет, но сражаясь одними словами, победы не одержать.
– Что ты этим хочешь сказать? – голос Мараффи дрогнул от беспокойства.
– Только то, что у нас, в Калифорнии, кроме трех десятков ржавых пушек ничего нет! Мехико далеко, безумно далеко… А русские… Нет, pater, я не хочу пугать вас,– Сальварес, тяжело дыша, подошел к чадящей треноге и затушил захиревший фитиль.– Я просто поделился своими недобрыми снами. Признаться, русских я остерегаюсь меньше, чем гринго. Первых так же мало, как и нас, вторые катятся с Севера словно великая варварская вол-на. Нам нужно суметь продержаться… Когда вспыхнет война с янки – а она придет, клянусь мечом Кортеса,– их удар будет ударом не растопыренных пальцев, а каменного кулака.
– Omne simile claudet125,– родимое пятно Мараффи стало темным, как раздавленная каблуком переспевшая вишня.– Opera et studio126, amigo, opera et studio. Другого пути у нас нет… Но всему свое время. Я понял тебя и передам твои слова Монтуа, будь покоен. А теперь скажи, нужны ли тебе деньги?
– Я просил денег не для себя, а для дела, падре…
– А я повторяю, сын мой,– отец Мараффи возвысил голос. Отблески пламени светильника дробились на камне стен, на соломенном петате, словно отблески ангельских крыл.– Я повторяю, нужны ли деньги именно тебе?
– Не
Содомия – содомский грех, скотоложество, половое сношение человека с животными – считалась преступным с древнейших времен. Содом – древний город в Палестине, в Иорданской долине, по преданию истребленный небесным огнем за разврат, вместе с Гоморрой, во времена Авраама; на месте уничтоженных городов открылось Мертвое море. (Прим. автора).
Omne simile claudet – всякое сравнение хромает (лат), то же, что французское «Comparaison n’est pas raison».
Opera et studio – трудом и старанием (лат).
