style="font-size:15px;"> Епистимія улыбнулась, задрожавъ острымъ подбородкомъ.
– Значитъ, вамъ не о чемъ и безпокоиться, – сказала она. – Кто воръ, того и печаль.
Но Симеонъ ударилъ ладонью по столу.
– A сплетня откуда? – вскричалъ онъ.
Епистимія равнодушно завернулась въ платокъ свой.
– Почемъ я могу знать? – сказала она. – Не отъ меня.
Теперь Симеонъ ей прямо въ лицо – грозно, пристально смотрѣлъ, вертя въ рукѣ тяжелую ясеневую линейку. Ни взоръ этотъ, ни жестъ, откровенно злобный, о большомъ, сдержанномъ гнѣвѣ говорящій, не отразились, однако, на женщинѣ въ платкѣ какимъ либо замѣтнымъ впечатлѣніемъ.
– Горе тебѣ, если ты продала меня врагамъ моимъ, – съ удушьемъ въ голосѣ произнесъ Симеонъ.
Епистимія подняла рѣсницы и показала на мгновеніе глаза, неожиданно прекрасные, глубокіе глаза, голубые, какъ горныя озера. Странно было видѣть ихъ на этомъ нездоровомъ, изношенномъ лицѣ плутоватой мѣщанской ханжи.
– Если бы я васъ продала, – мягко и учительно, какъ старшая сестра мальчику-брату, сказала она, – такъ теперь здѣсь хозяиномъ былъ бы Мерезовъ, а, покуда, Богъ миловалъ: владѣете вы.
Симеонъ порывисто всталъ отъ стола.
– Вотъ этимъ словомъ своимъ – "покуда" – ты изъ меня жилы тянешь.
Епистимія опустила рѣсницы. Губы ея опять тронула улыбка.
– Все на свѣтѣ – "покуда". Одинъ Богъ, говорятъ, вѣченъ, а, что отъ человѣчества – все пройдетъ.
Симеонъ ходилъ, кружась по комнатѣ съ видомъ человѣка, не рѣшающагося выговорить то главное, для чего онъ началъ разговоръ. Наконецъ, остановился предъ Епистиміей, со сложенными на груди руками.
– Не могу я больше пытки этой терпѣть, – глухо сказалъ онъ. – Завѣщаніе должно быть въ моихъ рукахъ.
Женщина въ платкѣ промолчала.
– Слышала? – гнѣвно прикрикнулъ Симеонъ.
Она не подняла рѣсницъ и не измѣнила выраженія лица, когда отвѣчала:
– Копію вы имѣли, a подлинникъ мнѣ самой нуженъ.
Симеонъ, стоя предъ нею, ударилъ себя ладонью въ грудь и заговорилъ, убѣждая, быстро, порывисто:
– Сплетня плыветъ, Мерезовъ въ городѣ… пойми ты! пойми!.. Вѣдь мы на ниточкѣ висимъ. Стоитъ прокурорскому надзору прислушаться, – и аминь… Сыскъ…Слѣдствіе… Судъ… Пойми!
– Не пугайте, – холодно возразила Епистимія, – не вчера изъ деревни пріѣхала.
A онъ грозилъ ей пальцемъ и голосомъ:
– Пойдешь, за сокрытіе завѣщанія, куда Макаръ телятъ не гонялъ.
Епистимія, подъ платкомъ своимъ, передернула острыми плечами.
– Какое мое сокрытіе? – все тѣмъ же ровнымъ тономъ сказала она. – Документъ понимать я не могу. И грамотѣ то едва смыслю. Велѣлъ мнѣ покойный баринъ бумагу хранить, – я и храню, покуда начальство спросить.
Симеонъ даже ногою топнулъ.
– Опять
