четырёхугольная линза, лёгкое углубленье в земле. До мурашек на коже пришла уверенность: под ним закопан сундук.
С лихорадочным блеском в глазах, раскрасневшиеся, два пигмейчика, малыш Чарли и карлик Баллин ударили заступами. В холодный воздух из их ртов вылетали клубочки пара. Покатились к их ногам комья мягкой земли, и угрюмый, с лиловыми щеками горбун Гобо и долговязый Пенс торопливо приняли эти комья в лопаты.
Прибежал Носатый и, жестом дав понять, что Дэйла благополучно отправил, азартно спросил:
– Ещё сундук?
Привалившись к моему плечу, он жарко дышал мне в шею. Раздражение быстро пленило меня, и я, каюсь, это плененье позволил. Едва сдерживая резкое слово, я терпел это маленькое, это невыносименькое безчинство, лихорадочно перебирая мысли – как побеспощадней, но не роняя достоинства, поставить на место зарвавшегося слугу. Послать его перекладывать сложенные мальчишками камни? Наковырять и привезти пару бочек угля из шахты? Воды наносить в кухню из ручья чайной ложкой?
И тут неожиданно для себя самого я едва не расхохотался. Закашлявшись от смеха, я молча сказал: «Ну и дурачок же ты, Томас. Нашёл из-за чего изводиться!»
Повернулся к Носатому, одной рукой обнял его и негромко сказал:
– Пошли в дом.
И мы зашагали обратно, в каминный зал, и Носатый послушно и радостно шёл рядом, и как не бывало никакого на него раздражения.
– Принесём два стула, – пояснил я ему, – и скамью для девочек. Копать-то не меньше, чем полчаса.
– Не два, а три стула? – вопросительно поправил меня Носатый.
– Почему три?
– Ну как же. Две дамы и вы, мистер Том.
– Пусть будет три.
Не прошло и десяти минут, а я и мой матрос принесли скамью и три стула, и девчоночки, нежноголосые милые птички, поспешно устроились на ней, Ксанфию посадив в центре, и дамы присели на стулья, отчего я получил тёплый, родственный взгляд от Власты, и такой же – от Эвелин, а потом дамы так же взглянули друг на друга, и, улыбаясь, как маленькие, взялись за руки.
Запалённые, стирая с лиц обильные капли пота, Чарли и Баллин отдали Питу и Брюсу тяжёлые заступы. Пенс и Гобо также передали лопаты, и дело продолжилось.
Тай изредка делал шаг к краю вполне обозначившейся ямы и молча указывал, где стесать или углубиться.
Первый запал ушёл, и мальчишки, отбрасывая с мокрых лиц мокрые волосы, тяжело дыша, копали всё медленней. Я выжидательно посмотрел на Тая, и чуткий, словно змея, желтолицый японец, тут же поднял голову и молча посмотрел на меня. Посмотрел, потом кивнул и, отстранив мальчишек от ямы, взял лопату и спрыгнул вниз. Я тоже взял лопату и, подойдя, стал сверху, отвесными ударами стёсывать землю со стен. Коренастый, коротконогий японец, словно машина, точными, размеренными движениями выбрасывал наверх полные лопаты чёрной земли.
И вот, когда над кромкою ямы остались лишь его голова и плечи, в воздухе ударил заставивший вздрогнуть всех звук. Лопата Тая отчётливо лязгнула о железо.
Звук царапнул мне мозг. В колени и локти
