милиционер осторожно отполз к березе, оперся коленями на тонкий ствол, приподнялся.
Ровное светло-зеленое поле с редкими вкраплениями низких болезненных деревьев раскинулось в стороны километра на полтора, но дальше кроны поднимались выше, становились гуще и сочнее. Значит, там начиналась суша. Не желая рисковать понапрасну, патрульный вытянулся на траве во весь рост и неторопливо пополз, стараясь выдерживать направление так, чтобы солнце светило в правое ухо.
Постепенно ощущение прогибающейся под телом поверхности ушло. Станислав осторожно поднялся на ноги, широко расставив руки в стороны… Нет, он никуда не провалился. Патрульный все более и более уверенным шагом пошел к выступающему в болото лесистому мыску, чувствуя, как струйки воды стекают по телу вниз.
Березовая рощица обманула его надежды – деревья стояли по колено в воде. Естественно, вода доходила до колена ему, а не белым с черными крапинками стволам. Патрульный даже подумал – а не вернуться ли ему назад? В торф ноги уходили всего лишь по щиколотку… Однако до сумерек оставалось всего ничего, а ночевать мокрому на влажном торфе Погожину не хотелось.
– Ладно, Агарий, оставим это на твоей совести, – решил опричник. В конце концов, деда он знал больше года, в верности его сомневаться пока не приходилось. А если колдун душу заморочил… За чужое чародейство старик не ответчик. – Иди в дозор Агарий, к наволоку. Коня оставь, кабы не заржал, не выдал. А поежели случится что, беги к омуту на Тесне. Мы там над обрывом станем. Не на болоте же ночь пережидать.
– Благодарствую, воевода, – часто крестясь, поднялся с колен засечник. – Исполню все в точности. Век буду помнить…
– Чародея помни, – оборвал Агария опричник, – который и живот[84] тебе оставил, и косаря брать не стал, и душу не украл.
– Тьфу, нехристь! – испуганно сплюнул дед, отпрыгнув от оставшегося полонянина в сторону, и снова несколько раз перекрестился.
– Да помолиться не забудь на вечерней заре, раз к причастию не ходишь.
Дед еще раз поклонился Зализе, и мелко потрусил к вражьему стану.
– Поешьте, – махнул опричник оставшимся засечникам в сторону запеченной косули, а сам присел рядом с полонянином: – Куда ты шел, чародей? Какое место тебе на русской земле надобно?
– Домой мы шли, – плаксиво заскулил колдун. – Домой возвращались, вместе с Геной. А тут эти налетели… На лошадях… Мы никого не трогали! Отпустите…
– Куда домой?
– В Пи-итер…
Значит, колдуны собирались уйти? Значит, дело свое уже сделали? Какое?
– Порчу на государя наводили? – испуганно крикнул Зализа, вцепившись колдуну в волосы, и рванув его голову вверх. – Наводили порчу на государя, говори?!
Засечники замерли, держа мясо в руках и с тревогой ожидая ответа.
– Не-е-ет!
Живот – жизнь. С седой древности и до 20 века на Руси считалось, что душа человеческая находится в животе. Соответственно живот и жизнь нередко использовались как слова синонимы. Между прочим, многие страны, также обладающие многотысячеленней историей – Япония, Китай, Корея продолжают относиться к человеческому животу как к вместилищу жизни.
