в стихах главное – удачная и красивая рифма, а он думал – душевный порыв, его эзотерическая энергетика.
Эх, поэт, поэт! На что нынче надеешься ты, почему не отзываешься на зов Музы или слишком уж он стал для тебя тих. А может и вообще, не нуждаешься в ней вовсе. Ищешь ли теперь помощи в надрывный час «творческого экстаза» у дочерей Мнемозины, и скажешь ли, какая нынче из них была бы тебе милее? А они, между тем, всё там же, на афинском холме Муз, встречают с рассветом солнце и любуются величественными строениями Акрополя. И бывает, ещё прохаживается прохладными вечерами по его пустынной вершине, молясь забытым богиням, какой-нибудь потомок Софокла, Эсхила, Еврипида, ища благостного вдохновения. Можно ли было в те давние времена не молиться богиням, не восхвалять их и не благодарить? А всё же в силу не выясненных до конца причин и влиянию прогресса Musa уступила своё место по созвучию безразличной – mensa. Вот и утихла их песнь, застыл в мозаике художника красотой недвижного образа их хоровод. Не направляет больше триединая хорея: музыки, поэзии и главенствующей над ними пляски, своей красотой душу, созерцающего к древней религии. Вот и осталось современному пииту из хаоса первичного океана слов выуживать самое походящее и, скрепя мыслью, рождать изящную строку. Но способна ли она ныне своей мистической силой проникнуть в душу? Золотой век поэзии сменился серебряным, генетика рифмы ослабла, и разум человека вполне мог довольствоваться её символизмом. Никто не заметил, как пришел бронзовый век, где слово взывало лишь к чувственным страстям человека. Что же дальше? Век железный и – конец поэзии? В поисках новых стилей и направлений в современном творчестве поэты золотого века стали старомодны, и тот, кто пытался возродить «душу» поэзии, становился в глазах критиков архаичным подражателем. Но он испытывал потребность в выражении своего духовного мира именно таким способом, и ему было совершенно безразлично, что потребность людей в этом уже бесследно исчезла. Его воображение устремлялось к тем истокам и традициям, с которых всё начиналось, он пытался выразить свою душевную тревогу и писал:
Читайте Пушкина и Лермонтова тоже!
Для сердца нашего, что может быть дороже?
В них Слово русское и русская Душа,
Что льются музыкою вечной не спеша…
У всех у нас есть томик для престижа,
Есть он у эмигранта из Парижа.
Порою каждый, чтоб не слыть глупцом,
Цитирует их строчкой иль словцом.
Я помню, слышал как-то на базаре
И даже среди шума в тёмном баре,
Как кто-то на наречии простом
Читал стихи, завороживши всех кругом.
Нас учат жизни и свободе!
Постичь, пытаясь в переводе
Тоску и грусть, и вечности распев,
И разгадать загадку, так и не успев.
Читайте Пушкина и Лермонтова тоже!
Для сердца нашего нет ничего дороже.
В их
