постройку, дом их Бога.
– Что они там делают? Может, там подземный ход есть?
– Если есть, то очень далекий, наши воины следят за всей округой, если из‑под земли где‑то начнут выходить люди, их сразу схватят и тем же путем ворвутся к осажденным.
– У них очень умный нойон, хорошо распоряжается обороной. Скажи, чтобы его взяли живым, хочу посмотреть на храбреца. А к их последнему прибежищу подтащите пороки и попросту разбейте стены, пусть те, кто спрятался, в этом прибежище последний миг и встретят.
За ночь снегом занесло почти все, но он быстро таял, словно плакал вместе с осажденными людьми. Из Десятинной действительно был тайный ход, и уйти им можно, но, на беду киевлян, неподалеку от выхода расположился один из ордынских отрядов. Выйти – значило показать врагам, где этот ход. Тогда Дмитр распорядился собрать в этом тайнике женщин и детей вместе с сокровищами Десятинной и ждать, когда начнется последний штурм, чтобы под его прикрытием уйти.
Наставляя Евсея, которого поставил старшим над беглецами, Дмитр твердил:
– Запомни, выведи баб с детишками, сокровища можешь оставить, кому они нужны, если людей нет? И не спеши, должен убедиться, что татар нет, чтобы не угодить прямо к ним в лапы.
Никто не знает, что произошло в том тайном ходу и вышли ли люди. Может, они сумели бежать, да так рассеялись по Земле, что и не вспомнили о тайнике, а может, все же попали к татарам и были уничтожены… И сокровищницу не нашли. Ходят легенды, что она так и лежит в тайном ходу, дожидаясь своего часа.
Утром пороки снова начали бить… по стенам Десятинной! Кто‑то из оставшихся баб завизжал. На нее шикнули, даже такая страшная смерть под развалинами Десятинной казалась лучше, чем мучения от рук поганых. А снаружи ратники отбивали приступ за приступом. Ордынцы бросали в бой своих воинов, не задумываясь, что те могут погибнуть под стенами церкви вместе с киевлянами.
А над городом вдруг понесся запах гари, но жгли не татары, чтобы город не достался врагу, его поджигали собственные жители, рассудив, что если выживут, то отстроят новое, а если нет, так хоть врагу навредят.
Последнее, что услышал Дмитр, – грохот рушившихся стен Десятинной! Его еще раз ранило, и глаза застлала кровавая пелена. Сквозь нее еще какое‑то время доносились крики, стоны и ругань по‑русски и по‑татарски, а потом воевода провалился в темноту…
Очнулся Дмитр нескоро, почувствовал, что руки связаны, а под щекой голая земля. Плен… Что может быть хуже для вольного человека и тем более воина? Лучше тяжелая рана, стрела в сердце, гибель на поле брани, но только не плен!
Но ордынцы выполнили приказ хана, Дмитру оставили жизнь. Сказывали, что когда привели пленного воеводу к хану, тот спросил, мол, что будет делать, если ему вернут меч; Дмитр, не задумываясь, ответил:
– Снова подниму его против тебя!
Батый, пораженный разумностью и неустрашимостью русского воеводы,
