мы с моим скакуном опережали ближайшего соперника корпусов на пятнадцать и все еще шли вполне прилично, совершив поворот влево и спускаясь с холма. Но топот копыт преследователей все громче звучал у меня в ушах, и вот шесть или семь скакунов промчались мимо нас, точно «Феррари» мимо парового катка, как раз в тот момент, когда мы вышли на финишную прямую.
Скачка была проиграна, что не стало большим сюрпризом ни для меня, ни для тех немногих зрителей, кто еще оставался на трибунах.
Возможно, лошадь подо мной вдруг уловила эту перемену в настроении наездника – резкий переход от возбуждения и радостного ожидания к унынию и разочарованию. Или же животное просто перестало концентрироваться на поставленной перед ним задаче, как и жокей, который мысленно уже прикидывал, как будет выступать на скачках завтра и есть ли у него шансы на успех.
Каковы бы ни были причины, но только что галопировала моя лошадка безмятежно и ровно, хоть и не слишком шустро, а в следующую секунду споткнулась и упала, точно подстреленная.
Я сам видел все это в телевизионной записи. Шансов у меня не было.
При падении меня катапультировало из седла, я пролетел вдоль шеи лошади и рухнул на землю головой вперед. Очнулся я только через два дня в отделении нейрохирургии и повреждений спинного мозга больницы Френчей, что в Бристоле, очнулся с чудовищной головной болью и металлическим приспособлением под названием «нимб», в буквальном смысле слова «ввинченным» мне в черепную коробку.
Затем последовали три мучительных месяца, и вот наконец «нимб» разрешили снять. И я уже намеревался начать приводить себя в спортивную форму, собираясь вновь усесться в седло, но все мои надежды обратила в прах специальная медицинская комиссия, решившая, что вернуться на скачки мне уже не суждено никогда. «Слишком рискованно, – сказали они. – Еще одно падение на голову может оказаться фатальным». Я спорил, пытался доказать, что готов рискнуть, и что падение на голову всегда может оказаться фатальным, и совершенно не обязательно ломать перед этим шею.
Я пытался объяснить этим людям, что все жокеи рискуют жизнью всякий раз, когда садятся на лошадь весом в полтонны, которая несется со скоростью тридцать миль в час и перепрыгивает через барьеры высотой пять футов. Жокеи давным-давно привыкли рисковать и принимают нежелательные последствия как должное, не взваливая вину на организаторов скачек. Но они остались неумолимы. «Простите, – сказали они, – но решение наше окончательное».
Так оно и оказалось.
И вот пришедший на ипподром еще не оперившимся юнцом, самый молодой жокей-победитель в «Гранд нэшнл» со времен Брюса Хоббса в 1938 году и вполне перспективный кандидат на чемпионство в следующем году, я в двадцать один год вдруг оказался экс-жокеем, и опереться мне было не на кого.
– Раз скачки теперь для тебя позади, надо бы подумать об образовании, – сказал отец в последней бесплодной попытке заставить меня пойти в университет.
– Не
