сразу – как исторической, так и догматической, то есть конструирующей, сверхвременно и притом в таком порядке, что историческое рассмотрение, собственно, является лишь предварительной ступенью, лишь подготовлением материала для рассмотрения догматического.
Следует ли из этого, что психология, как общая, наука о сознании, об осознанном бытии, может обнять «опыт» в любом его смысле (потому что «обрести в опыте» ведь значит пережить, все же доступное переживанию принадлежит к сфере сознания)? Если б это было так, психология в конце концов должна была бы вобрать в себя все положительное содержание наук о культуре, как догматического, так и исторического порядка, что охватывало бы собой в известном смысле и все естественные науки, которые ведь и сами являются фактами культуры. Значит ли это, что психология должна являться чем-то вроде универсальной, науки о положительном? Но ведь и на почве натуралистического воззрения к психологии не причисляют всего положительного, что содержится в естествознании; вот почему, подобно тому как в рамках натуралистического отвлечения психология нашла свою, ей одной лишь свойственную задачу в последней конкретизации бытийственных определений, так и после того, как эти рамки распались, у психологии перед лицом расширившейся теперь сферы эмпирического, как позитивного любого порядка, все же остается еще своя, особенная задача последней конкретизации определенного положительного сознания вообще. Эта «последняя конкретизация», являющаяся предметом исканий психологии, должна была бы, следовательно, прежде всего строго связать воедино: с одной стороны – это как бы пунктуальное определение бытия, а с другой – определение направления того (вышеуказанного) сверхдействительного тендирования вперед и назад (при историческом рассмотрении), а также, в известном смысле, и вверх, и вниз (при рассмотрении догматическом). Как в точности понимать эту последнюю конкретизацию, как ее методически осуществить и в чем заключается ее своеобразная познавательная ценность – это исследовать здесь не место. Но поскольку это вообще является задачей, постольку очевидно, что она должна находиться к философии в весьма тесном и интимном отношении и притом должна относиться к ней, как целое к целому, а не только как одна из областей более обширного царства (положительного вообще) к другой ее части.
Правда, и тогда сохранилось бы все же то различие, что психология направлена исключительно на конкретное, то есть позитивное, и притом на последнюю позитивность, философия же – на единство принципов. А потому психология представляла бы, по этому расширенному понятию, оборотную субъективную сторону не по отношению к одной философии, а по отношению ко всему объективирующему познанию и постольку являлась бы позитивной, а не философской, наукою. Но все же и в этом случае существовала бы основоположная, часть ее, которая к философии как к основоположению всякого объективирования относилась
