II, сильно задержавший ходатайство московского дворянства об освобождении. Мог ли хозяин Москвы допустить в «своей» Москве столь горячий привет свету и свободе? Грубый самодур (в коронацию 1856 г. московских купцов, дававших обед Государю, Закревский выгнал на кухню, говоря, что их место там), упрямый деспот, типичный представитель старого николаевского режима подавления всякой попытки к самостоятельности, страдавший маниею политического сыска (как известно, даже на митрополита Филарета он писал доносы в III отделение), гр. Закревский пришел в негодование, узнав о демонстрации московской интеллигенции против крепостного права и в честь Александра II. Снесшись с своими достойными единомышленниками, гр. Паниным и кн. Долгоруковым, он предложил обуздать либеральных профессоров и журналистов, колеблющих основы порядка:
Стучится идея о чем-то, бишь, новом,
Задвинем-ка двери засовом!
Казалось, трудно было извратить смысл этого восторженного привета со стороны науки и печати новому царствованию. Но, к сожалению, были еще довольно сильны, к огорчению друзей свободы, традиции старого режима, сущность которого будущий министр П. А. Валуев характеризовал так: «Везде преобладает стремление сеять добро силою, везде нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказания, везде противоположение правительства народу, казенного – частному, везде пренебрежение человеческой личности» и т. д.[144]
Увы! и на этот раз крепостникам и слугам мракобесия удалось одержать верх и зажать рот[145] своим противникам и даже воспретить, – едва верится! – чествование 19 февраля восшествия на престол…
Банкет был запрещен, ораторы получили выговор за вольные речи. Так неприветливо была встречена первая попытка к проявлению хоть «тени свободы»[146]…
Но, несмотря на «задвинутые засовы», несмотря на все «зигзаги» нового либерального движения, бодрое, радостное пробуждение общества, напоминавшее светлую весну, – когда силушка по жилушкам переливается, – помогло ему в союзе с прогрессивными элементами правительства вести с успехом неравную борьбу с противниками народной свободы, по рутине или своекорыстию боявшимися ее как огня.
А борьба эта действительно была неравная. На стороне рабства было высшее чиновничество, двор, знатное, богатое дворянство, и лишь небольшой слой из образованного среднего дворянства да интеллигенция[147] выступали защитниками свободы. Но повели они с этих пор дело с неослабевавшею энергиею.
С обнародованием рескриптов в Министерстве внутренних дел выдвигаются на первый план знаменитые деятели крестьянской реформы: начальник земского отдела Я. А. Соловьев[148] и Н. А. Милютин, заменивший с конца 1857 г. робкого, нерешительного товарища министра А. И. Левшина[149]. Но в особенности выдвигается вперед член секретного Комитета генерал-адъютант
См. записки Валуева.
В
См. н. Материалы, 192.
Смирнова, говоря о противоречивых мероприятиях нового царствования, еще в 1855 году писала: «Юный император несет бремя, часто тягостное, но оно бремя его отца, и он должен его чтить. Не будем удивляться, если протекут даже года, прежде чем изгладится привычка к прошлому, которое уважают и по принципу, и по убеждению. Но ведь мы не привыкли идти по стезе благоразумия и даже не знаем, как поступать с тенью того, что называется свободою».
В брошюре г. Смирнова: «Жизнь и деятельность А. И. Герцена» совершенно неправильно указано, будто среди «бар и вельмож (??), вообще высшей знати, Александр II нашел лучших своих помощников». С. ю. Напротив, все они почти были отъявленные крепостники.
Портреты Я. А. Соловьева, Н. А. Милютина, Я. И. Ростовцева и графа В. Н. Панина сняты с карточек, любезно доставленных внуком Ланского, графом С. М. Ланским.
Тип трусоватого бюрократа, А. И. Левшин отошел от крестьянского дела, как только оно пошло полным ходом, считая безумием одновременное и повсеместное освобождение крестьян. Впоследствии не без зависти вспоминал он об этом редком случае сослужить службу России и с добродушием прибавил: «Рад, что меня не послушались» (см. записки его в Русс. Арх., 1885 г., ноябрь).
