откроем, а эти люди знают, что мы спим, и силятся нас разбудить, но мы ещё плотней сжимаем веки…
– Чучело репейное! – громко сказал камердинер Дмитрий Скачков рядовому Шарпанову, который помогал ему рубить дрова. – Китай-хан супротив цыськиной лютости сопля!
Игнатьев улыбнулся. Богдыхана казаки нарекли Китай-ханом, а его наложницу монголку Цы Си презрительно именовали «цыськой».
– Эфто так, – ковырнул сапогом землю Курихин. – Девка хуже пиявки. Чуть помуслишь, ан присмокталась.
– Пупок надсадишь отрывать, – взмахнул топором Шарпанов и мигом расколол чурбан.
– Не стой, Антип, ташши полешки.
– Тащи ты, а я потюкаю.
– А то ж…
– Сидьмя сидеть опупеешь. Грызь вылезет, – непонятно к кому обращаясь, проворчал хорунжий, и Николай вернулся в дом, придвинул стул к столу. Взял чистый лист бумаги, крупно вывел: «Жизнь во сне». Как говорит монах Бао, «мы – сновидение Бога». Отложив перо, он подпер щеку рукой. Если следовать логике, то не только людей, но и самого Творца Вседержителя по ночам мучают кошмары: убийства, грабежи и войны. Он спит и видит… «Ладно, это ясно. – Игнатьев обмакнул перо в чернила и опять задумался. – А что же будет, когда Он проснётся? Будет Страшный суд, – ответил он себе. – Свершится Нечто…»
Осознав безуспешность своих переговоров с китайцами, он был разбит, подавлен. Не привык проигрывать. В голову постоянно лезли мысли о житейской суете, о бездонной глубине и хаосе Вселенной, о бессмысленности бытия и бренности человеческого существования. В таком состоянии он мог часами сидеть за столом, подперев рукой голову. Ему хотелось плюнуть на свой посольский быт, на беспросветные будни, отправиться в Бэйцан по следу грузинского князя, сесть на корабль и отправиться… куда глаза глядят, где нет Су Шуня, воплей нищих, досадного ора торговцев…
Глава VIII
Семнадцатого июля посыльный графа Муравьева князь Додешкилиани отправился в сторону Бэйцана. Сопровождаемый двумя чиновниками из Трибунала внешних сношений, он безостановочно добрался до побережья и на русском клипере отплыл в Японию, куда тем временем направился граф Муравьев. А спустя две недели Игнатьеву принесли пакет из Трибунала с жестким предписанием «впредь не посылать таких диких людей, причиняющих беспокойство местным жителям».
Какие «беспокойства» причинял грузинский князь, Николай уточнять не стал, но про себя подумал, что при всем внешнем раболепии китайцы очень пекутся о своем достоинстве. Как говорит монах Бао, «триста дворцовых покоев пройдешь, пока очутишься в тронном зале». Старик давал уроки китайского языка, его пекинского наречия, и вскоре Игнатьев научился писать иероглифы «небо», «ветер», «дерево, «огонь». Он уже знал, что «хуан» – это «желтый», «сюань» – «черный», «су» – «белый», а «чи» – «красный». Слово «хэ» означает «река», «хай» – «море», «бэй» – «север». «Хорошо, – нахваливал его монах Бао. – Кто знает девять знаков, уже ученый человек». Он же поведал ему о пяти буддийских
