ях замотали головами и зашуршали бумагами в знак протеста. Хотя, что именно означал их протест, оставалось непонятным. Возможно, им не понравилось то, что профессор поставил под сомнение их знания. Хотя с той же вероятностью можно было предположить, что студенты недовольны тем, что лектор не желает говорить все как есть, а прячется за коварными риторическими вопросами. Между тем как они только месяц назад приступили к изучению риторики.
Гиньолю здорово повезло. Рядом с ним сидел тщедушного вида студентик в потрепанной мантии, явно не сшитой на заказ, а доставшейся в наследство от старших родственников или купленной на барахолке за пару триков. Стрижен студентик был под полубокс, а левую щеку его, обращенную к Гиньолю, украшали три параллельные царапины. Как будто кошка когтями провела. Студентик слушал лектора, чуть приоткрыв рот и высунув кончик языка. Взгляд его был восторженный и немного безумный. Одним словом, типичный «ботаник», знающий абсолютно все, что требуется знать. И ничего более. Если в компании заходил разговор о загадке мироздания, он полагал, что речь идет о женщинах. И – наоборот.
– Эй! – Гиньоль коснулся локтя «ботаника» серебряной рукояткой трости. – Кто такой Петри?
Студентик испуганно отшатнулся и уставился на Гиньоля с таким видом, будто тот предложил ему публично отречься от теории Дарвина.
Конечно, Гиньоль несколько выделялся из общей студенческой массы. Вместо нелепой мантии на нем был модный двубортный костюм-тройка из темно-малинового велюра с маленьким золотым значком в виде стилизованной Временной Петли на левом лацкане. На столе перед ним лежали не учебники и тетрадки, а широкополая шляпа в цвет костюма, с высокой тульей и черной ленточкой. Темно-русые прямые волосы, которые Гиньоль с показной небрежностью зачесывал назад, дабы не скрывали могучего лба мыслителя, едва не касались воротника. Ну а черты лица лишь подчеркивали его незаурядный ум, утонченный вкус и почти что демоническое очарование. Из обуви Гиньоль отдавал предпочтение остроносым кожаным туфлям без шнурков. Штрихом, завершающим образ, являлась изящная трость из черного дерева с острым металлическим набалдашником и серебряной рукояткой в форме головы дракона. Мало кому было известно, что внутри трости пряталось острое, как бритва, лезвие. А все потому, что Гиньоль предпочитал демонстрировать остроту ума, а не острие шпаги. Хотя фехтовальщик он был отменный.
– Петри? – дрожащим шепотом произнес студентик.
– Он самый, – обворожительно улыбнулся Гиньоль. И на всякий случай еще раз повторил: – Кто такой Петри?
Почему Гиньоля интересовал этот вопрос? Скорее всего, вышеупомянутый Петри не имел никакого отношения к проблеме, из-за которой Гиньоль оказался в стенах Центральной Академии. Но раз уж так случилось, что он оказался на лекции одного из признанных авторитетов в области космогонии, глупо было бы не воспользоваться ситуацией и не залатать некоторые прорехи в столь необходимой всем и каждому системе философских знаний о том, как устроен мир, откуда что берется и, главное, куда все потом пропадает? Тем более что никто этого точно не знал.
Студентик нервно сглотнул, полуприкрыл глаза и почесал, как на экзамене:
– Юлиус Рихард Петри, бактериолог из Фуберталя. В Национальном военном госпитале дослужился до чина майора. Ныне руководит одной из крупнейших бактериологических лабораторий. Одновременно состоит в чине регистрирунгсрата. Является автором восьми научных работ, выпущенных в период с семьдесят шестого по восемьдесят седьмой год. Две из них – в соавторстве с Григорием Кирилловичем Бей-Брынчаловым.
– Все? – несколько разочарованно спросил Гиньоль.
В самом деле, при чем тут бактериолог, если речь идет о мироздании?
– Все, – судорожно дернул подбородком студентик.
– А чашка тут при чем?
– Чашка Петри?
– Ну да. Лектор ведь сказал «чашка Петри». Я не ослышался?
– Чашка Петри – это лабораторный сосуд. Имеет форму невысокого цилиндра, закрываемого сверху крышкой такой же формы. Широко используется в микробиологии.
– Да ты что? – озадаченно протянул Гиньоль, после чего обратил все свое внимание на лектора.
– Вот наш мир! – резко взмахнув рукой, профессор мелом провел на доске не очень ровную горизонтальную линию. – Плоскость, не имеющая объема. В том смысле, что мы можем сколь угодно глубоко вбуравливаться в землю и все равно не проткнем эту плоскость насквозь, – профессор направил в сторону аудитории зажатый в руке мел. – Почему?
– Потому что в девятом измерении это невозможно! – восторженно-истерично выкрикнул сидевший рядом с Гиньолем «ботаник».
Похоже, он зря боялся, что кто-то его опередит. Прочие слушатели лишь недоуменно покосились в его сторону.
– Верно! – радостно стукнул по кафедре профессор. Он забыл,
