поигрывая тростью, Гиньоль уверенно вышагивал впереди провожатого. Что, в общем-то, было не сложно, поскольку развевающиеся полы мантии то и дело вынуждали бедолагу сбиваться с шага.
Они прошли по длинному коридору, застеленному потертой ковровой дорожкой, свернули на галерею с каменными перилами, перегнувшись через которые можно было увидеть спортивный зал, прошли вдоль стены с поясными портретами выпускников прошлых лет, добившихся особых успехов на выбранном поприще – среди них Гиньоль увидел несколько знакомых лиц, что, впрочем, не вызвало у него особого прилива энтузиазма, скорее даже наоборот, ему стало грустно при мысли, что из столь почетного заведения выходят будущие политики и государственные деятели, – миновали стену с портретами в полный рост, на которых были изображены бывшие ректоры, поднялись на этаж выше, свернули в коридор, застеленный почти что новеньким малиновым ковром, и, следуя за манящим запахом свежесваренного кофе, оказались перед двустворчатой дверью, покрытой резьбой не иначе как ручной работы, с тяжелыми медными ручками, начищенными так, что сияли, будто золотые…
И вот тут-то в отчаянном спурте посыльный обогнал Гиньоля!
Обогнал всего на полшага.
Тяжело, с надрывом дыша, он встал на пути гостя, раскинув руки в стороны. Как будто готов был принести себя в жертву. Только чего ради?
– Я должен… Извините… Я обязан… Господин Гиньоль…
Бедолага разевал рот, словно выброшенная на берег рыба.
– Тебе надо чаще посещать спортзал, – с сочувствием посмотрел на студента Гиньоль.
Старшекурсник глотнул воздуха и на одном выдохе, чтобы снова не запнуться, выпалил:
– Я должен сначала доложить о вашем прибытии, господин Гиньоль!
После этого несчастного скрутило так, что он едва не упал на ковер.
Однако ж незавидная доля у подхалимов, подумал Гиньоль.
– Давай, докладывай, – сказал он вслух.
Студент чуть приоткрыл дверь и юркнул в образовавшуюся щель, такую узкую, что в нее, казалось, и лист бумаги не пролезет.
Глядя ему вслед, Гиньоль только головой покачал. Затем он подошел к двери и постучал рукояткой трости по медной табличке, на которой красивыми буквами с завитками было выгравировано:
«Ну что ж, ректор – иногда тоже звучит гордо», – подумал Гиньоль.
Дверь широко распахнулась.
– Прошу вас, господин Гиньоль! – взмахнул широким рукавом мантии прислуживающий ректору студент.
Гиньоль даже взглядом его не удостоил. В кабинете ректора и без того было на что посмотреть.
На обстановку денег не пожалели. Но дорогое убранство не могло компенсировать абсолютное отсутствие вкуса у того, кто занимался оформлением. Интерьер кабинета ректора можно было назвать гимном вопиюще-воинствующей эклектике. Совершенно несочетающиеся между собой стили, казалось, шли войной друг на друга в стремлении уничтожить, смять, раздавить противника.
