пленников. Некоторые делились добычей, впрочем, в общине тогда уже не существовало своих и чужих, терялись все остатки родственных связей. Кто успел – тот и выжил.
Помнится, Лойэ в один из таких ужасающих периодов оттолкнула Рехи от свежей тушки, да с такой силой, что он поразился. С тех пор он и приметил ее для отряда.
А потом, когда уже вместе им случилось удачно поохотиться, как-то само собой они оказались вдвоем, обнаженными, на подстилке из шкур. Голод – это голод, а сытость – это и страсть, и веселье, и все что угодно. Но когда сытости нет, остается только болезненная мысль о крови, а вязкая жидкость, что бежит по телам ящеров – отвратительная замена. Впрочем, порой радовались и ей. Но не теперь… Теперь больше заботила буря.
– Как думаешь, стоит возвращаться в эту деревню еще раз? – говорила Лойэ, накидывая через голову робу и натягивая штаны.
– Пока не стоит, – ответил Рехи. – Но через какое-то время можно. Ты знаешь еще деревни?
– Мне кажется, люди соберут новый отряд, чтобы выследить нас. Не хочу превращаться из охотника в добычу.
– А клык тебе на что?
Девушка молча поскребла в спутанной шапке волос, слегка взбивая их, и села возле недошитой туники.
Стариков не бросали, потому что они приносили пользу, храня память о прошлом. Откуда бы еще новые дети черного мира знали, как снимать аккуратно костяными и каменными ножами шкуры и делать из них одежду? Откуда бы почерпнули навыки изготовления обуви? А носиться босиком по неприветливым камням – незавидный удел жестких лап ящеров.
Лойэ нравилось орудовать костяной иглой, кажется, не меньше, чем клинком. Рехи же сел рядом, задумчиво щурясь, потирая плечо. Главное, чтобы не загноилось! А то безобидная забава превратится в большую проблему. Для Лойэ, правда, после таких «игр» могла возникнуть другая проблема… Но она об этом не задумывалась. Рехи же не представлял, что станет добывать пищу для кого-то, кроме себя.
Однако на будущее никто не строил планы. Все радовались настоящему, насколько вообще помнили значение этого слова. А следующий день скрывала завеса урагана, нависшего над равниной. Ветер уже гулял по шатру, колыхал шкуры, словно тонкие лоскуты, неприятно лизал кожу. Рехи тоже поспешил накинуть одежду, но больше никуда не двинулся, лениво наблюдая за работой Лойэ. Кому и зачем она шила? Вроде хотела обменять на что-то еще. А Рехи ничего не делал, только охотился. Из одежды его устраивала и снятая с убитого воина туника, которую он никогда не менял, старые штаны и тоже снятые с какого-то мертвеца сапоги.
– Не скучно же тебе, – протянул Рехи. Ему порядком надоело смотреть, как девушка сшивает неровные края шкуры. Но из шатра выбираться не хотелось: снаружи все неистовее завывал ветер, разнося шершавых назойливых мух песка и пепла. Они не ведали, почему в их мире все покрывал пепел, который приносили напитанные им тучи. Казалось, словно триста лет назад кто-то зажег гигантский костер,
