утро и засыпал на несколько часов мертвецким сном.
В середине июля осталась одна: Саша должен был либо ехать домой, либо написать обо всем родителям. Письма от него приходили каждый день. Потом рассказывал, что мать сразу заметила неладное, пробовала спрашивать.
Из роддома забирала меня Милочка – Люда Спивак. Помнишь тетю Милу и ее маму Цылю Абрамовну? Ведь ты росла на их руках.
Саша приехал, когда ты стала большой – двадцать дней. С тобой он тоже был ласков: пеленал и баюкал, стирал и бегал в консультацию за молоком: мое пропало. Материально было трудно. Саша продал свое новое зимнее пальто.
Мы учились на третьем курсе – лекции, клиники. Тебя относили к Цыле Абрамовне – она работала через день – или к соседке, которой надо было платить. Саша сказал, что напишет матери, во всем признается и попросит забрать тебя. Но я сказала: нет.
Спросишь, почему? Ведь обычное житейское дело. Поступила так потому, что не собиралась оформлять отношения с Сашей. Нет, нет! Он не обидел меня, и я его любила. Не могла, не имела права этого делать потому, что его отец, полковник Иван Николаевич Семенов, был начальником колонии в Омской области, где сидели люди по пятьдесят восьмой – политической – статье. Я не знала, добрый твой дед или злой, хороший или плохой, понимала лишь одно: не могу, не имею права портить жизнь Саше: последствия женитьбы на спецпереселенке не замедлили бы сказаться на всей его семье. Не могла пойти на это. На шестой семестр Саша перевелся в Томск: так было лучше для обоих – меньше терзаний. Оставшись на «свободе», обязана была теперь решать все за двоих. И я написала родителям.
С начала пятьдесят второго им дали солидную прибавку к зарплате – полевые, за выслугу лет. И мы каждые две недели стали получать посылки: коржики, которые таяли во рту, жареную свинину в пергаментной бумаге, собственного изготовления колбаски. Я тратила деньги только на хлеб и молоко. Мы стали богатыми – могли приглашать гостей. И они не замедлили явиться: девчонки любили с тобой повозиться.
Третий курс был закончен с одной четверкой – по фармакологии. Меня взяли на лето сестрой в железнодорожную больницу, тебя – в железнодорожные ясли. Саша писал все реже.
Маме и отцу очень хотелось взглянуть на тебя, но приехать они не могли: и моя, и их несвобода не имели конца. Без разрешения МВД мы не могли сделать и шага.
Пятого марта умер Сталин. Многие тогда сорвались в Москву. Дежурства у портретов. Люди плакали, некоторые навзрыд. Не плакала я в тот день. Не плакала. Не было у меня слез…
На четвертом курсе началась специализация: я выбрала хирургию. Теперь, когда ты ходила в ясли – они почему-то работали до девяти вечера, – можно было подумать и о научном кружке. Я пошла к профессору Самарцеву.
Время летело быстро – едва успевала голову до подушки донести. Ты росла спокойной, рассудительной. Мы с тобой очень дружили. А двадцать шестого января пятьдесят пятого – оставалось пять дней до срока: я ходила отмечаться первого,
