башмаки, мелодии исполнял больше современные, самых разных ритмов – от блюза до рок-н-ролла. Народ охотно танцевал, после каждого танца награждая оркестр аплодисментами. Иногда к микрофону подходила солистка, этакая прибалтийская «барышня-крестьянка». Она пела эстонские песни, чаще всего это были вальсы и польки. Тут уж танцевали буквально все, многие при этом подпевали. Среди танцующих мы увидели и своих соседей по пансионату: шведов, Жака и веселую чету пожилых американцев. Недолго же они высидели в нашем уединенном уголке! «Да, – подумалось мне, – все дороги ведут в Рим».
Валерий подергал меня за рукав. Когда я наклонился к нему, он произнес, хитро сощурившись: «Все дороги ведут в Рим». Я уже не удивлялся.
Тут появился метрдотель Арво. Он принес две кожаные диванные подушки, для того чтобы приподнять Валерия над пространством ресторанного столика. Когда мой друг водрузился на надлежащую высоту, между ними завязался какой-то разговор, причем мэтр на чем-то настаивал, а Валерий отказывался. Он часто произносил «эй» – это эстонское отрицание, я уже знал. Отказывался, отказывался, но потом, судя по всему, согласился, потому что метрдотель Арво обрадовался, разулыбался и вспомнил наконец о вежливости.
– Уважаемый Валерий согласился станцевать нам брейк, – объяснил он по-русски. Я вопросительно посмотрел на составителя сканвордов. Валерий развел руками.
– Этот Арво… Я не смог ему отказать. Мы с ним – одноклассники.
Принесли заказ. Я разлил коньяк и минеральную воду и предложил какой-то дурацкий тост: за любовь и дружбу или что-то в этом роде. Мне очень хотелось выпить, чокнувшись с Евой и глядя в ее глаза. И мы все чокнулись, и я действительно смотрел и смотрел в упор на Еву, потягивая напиток ее предков. Я уж не преминул попросить, чтобы коньяк принесли именно армянский. И этот коньяк, и этот тост, и этот взгляд, и ее полуулыбка казались мне судьбоносными.
Валерий же не пил ни коньяк, ни воду, не притронулся и к еде.
– Мне работать, – хмуро сказал он. – Я потом.
До его «работы» я успел дважды станцевать с Евой.
Стоит ли говорить, что я мог бы и не пить свой коньяк, голова и так шла у меня кругом. Во время танцев мы молчали, язык взглядов заменял нам слова. Ева постепенно прижималась ко мне все теснее, я воспринимал подробности ее прекрасного тела и один раз, не сдержавшись, поцеловал ее где-то возле уха. Душа моя, естественно, воспарила и парила бы долго на небывалой высоте, если бы Валерий не бросил мне за столом довольно пошлую фразу. Он произнес своим низким ущемленным голосом:
– Танцы-шманцы-обжиманцы…
На какое-то мгновение я его возненавидел, потом мгновение это прошло, я принялся за отбивную, а потом какой-то парень возник у нашего стола и пригласил Еву танцевать. Ева кивнула и поднялась с места, даже не оглянувшись на меня, хотя я был ее кавалером этим вечером – и по чувствам, и по обстоятельствам. Парень был молод, гораздо моложе нас – нам всем троим было под тридцать, а парню, как мне показалось,
