по тебе все эти месяцы.
– Ты тоже? – спросил он, сжав ладонями подлокотники. – Прости меня за это.
Я выдавила улыбку, но, кажется, она получилась чересчур тонкой.
Киггз постучал пальцами по подлокотнику.
– Я не представлял, что не видеть тебя и не говорить с тобой будет так тяжело. Нельзя приказывать сердцу, но я считал, что можно хотя бы управлять своими действиями, чтобы свести ложь на нет…
– Тебе не нужно оправдываться передо мной, – прошептала я. – Я же тогда с тобой согласилась.
– Тогда? Теперь ты считаешь иначе? – принц тут же заметил то, о чем я не собиралась ему рассказывать.
Он был слишком проницателен. Как я любила эту черту.
Я быстрым шагом пересекла комнату и, с легкостью найдя на битком набитой полке тонкую книжицу, которую он мне подарил – «Любовь и работу» Понтеуса, – помахала ей.
– Это упрек? – спросил он и слегка подался вперед, внимательно глядя на меня. – Я знаю, какие строки ты сейчас процитируешь: «В правде нет боли, а во лжи нет утешения». С этим нельзя поспорить – кроме тех случаев, когда знаешь, что правда причинит боль человеку, которого любишь. И когда понимаешь, что этот человек и так уже страшно страдает: ее мать погибла, бабушка находится при смерти; она погрузилась в пучину руководства страной и войны, хотя еще совершенно к этому не готова.
Люсиан поднялся на ноги и продолжил взволнованным голосом:
– Серафина, я должен пройти этот путь с ней. Пусть я буду страдать, но я готов выдержать любую боль ради нее, пока буря не уляжется.
– Твои слова звучат очень благородно, – мой ответ прозвучал резче, чем мне хотелось.
Его плечи опустились.
– Я не пытаюсь казаться благородным. Я хочу проявить доброту.
Я подошла к нему. Теперь мы стояли лицом к лицу, и нас разделяло расстояние, не превышающее длины книги.
– Знаю, – тихонько произнесла я и легонько хлопнула его по груди томиком Понтеуса. – Наше время еще наступит.
Он грустно улыбнулся. Потом положил свои руки на мои – теперь мы сжимали книгу вместе.
– Я верю в это… всем своим существом, – произнес он, глядя мне в глаза, и поцеловал корешок книги, потому что поцеловать меня он не имел права.
Затем он отпустил мои руки (я не возражала – мне как раз пора было снова начать дышать) и снова стал что-то нащупывать в потайном кармане дублета.
– Вот последнее, что мне нужно тебе отдать, – сказал он, доставая еще один медальон – на сей раз золотой. – Это не тник, – торопливо добавил он и протянул его мне.
На медали виднелась искусная гравировка – изображение женщины, которая несла свою голову на подносе. Это была моя покровительница, святая Капити.
Так считали все, кто меня знал. Когда пришла пора узнать, какой святой будет оберегать меня, псалтырь открылся на имени еретички святой Йиртрудис. Сообразительный священник тут же заменил
