вслед за ним, выцедил рюмку.
– Да ты весь посеченный, – Мигульский впервые заметил многочисленные шрамы на плечах и руках Игоря.
– Граната под ногами разорвалась.
Мигульский сочувственно кивнул.
– Чего тебя потянуло в церковь?
– Покаяться приходил, – Шевчук тяжелым взглядом уперся в глаза Эда. Тот молчал. – Пришел, постучал в дверь, не открывают. Стучу еще – выглядывает попик, серьезный такой. Спрашивает: «Вы что хотели, молодой человек, у нас сегодня закрыто, приходите завтра». А я ему: «Почему это русский офицер не имеет права войти в православную церковь?» Он слегка ошалел, развел руками, – пропускает. Входим, значит, вдвоем в храм. Говорю ему: «Покаяться пришел… В этот день мои товарищи по оружию, значит, смерть приняли на чужой земле. Я же, как командир, вину перед ними чувствую. И вина моя, говорю ему, велика, и не жить мне, застрелиться готов…»
– Ну, Игореня, хватил, – Мигульский укоризненно покачал головой и усмехнулся. – И чем же ты стреляться надумал?
Шевчук разогнулся, потянулся к кителю, который лежал на диване, вытащил пистолет и со стуком положил перед Эдом. Тот слегка растерялся.
– Хм, хороша штучка.
Он взял оружие в руки, сразу почувствовав его особую тяжесть и прохладу.
– «Браунинг», калибр 9 миллиметров… Когда-то изучал системы. – Мигульский достал с полки диктофон, нажал на кнопку. – Ты не против, если я буду записывать?
– Убери его к черту! Дай мне выговориться…
Шевчук взял сигарету, безотчетным движением оторвал фильтр, зажег, затянулся.
– Вот так и сказал ему: жизнь мне в тягость.
Батюшка серьезным стал: «Тяжкий грех совершишь. Ты есть человек, и рождение тебе дано от бога, жизнь и смерть твоя тоже от бога. И великий грех в том, когда хочешь уйти от самого себя…» – У Игоря стала дергаться щека, и Эд поспешил налить ему водки. Шевчук выпил не глядя.
– Покаялся я перед ним. Сказал, что много людей погубил, хоть и иноверцев, но все равно, люди это были, и не нужно все это было, и покою мне нет, потому что пацаны молодые в землю зарыты, а я, седой, маюсь, хожу по земле, и убитые все перед глазами стоят… А он говорит мне: «Если душа болит, значит, вину знаешь свою, прощения ищешь. Только не ищи оправдания в самом себе – к людям иди, добро делай». А к кому идти мне? Я никому не нужен. Меня убивали в Чечне, я стал инвалидом, от меня ушла жена, и дочь меня забыла… Выслушал он меня, покачал головой. Ты, говорит, храбрый человек, вижу, что десантник, а речи ведешь, как слабая женщина. Ты шел в бой, думал: все, что делаю, – во благо Отечества. Враг убивал тебя – и меч с мечом сошелся, такова война. Пусть душа твоя спокойной будет – нет твоей вины, ты был солдатом. А душу свою к людям обороти. Божье слово гласит: если кто стучится в дверь, то она откроется перед ним. Вот ты постучал – и я отворил, выслушал про твои горести. Иди, говорит, и ищи свой смысл в жизни. Поставил я свечки за упокой душ убиенных да и пошел искать этот смысл. Тут и тебя принесло…
– А что было в том бою? – спросил Эд.
– Бросили
