читала о том, как семилетних детей снимают в порнофильмах и используют для любовных утех, глаза у нее была квадратными от ужаса, и она не смогла сразу понять, о чем я ее спрашиваю. Она заморгала двухметровыми ресницами, от чего в комнате поднялся ветер.
– Эванжелина, – повторила я свой вопрос, – ну, на кого меня можно променять?
– А-а-а, ты про это… Тебя нельзя променять. Ты такая умная, образованная, даже симпатичная. Не толстая. Вот…
Что-то слишком быстро закончился перечень моих достоинств!
– Может быть, это какая-нибудь маленькая дурочка, которая смотрит на него изумленно и с восхищением!
– Эванжелина, но я тоже смотрела с восхищением!
– Да что ты расстраиваешься! Погуляет, развеется и к двенадцати вернется. Вот лучше ответь мне на вопрос. Слушай, меня удивляют журналисты, которые пишут про проституток. Конечно, тема жареная, и все будут читать не отрываясь. Но зачем это подавать под соусом, будто они заботятся о нашем просвещении? «Вы все равно никогда не побываете в Амстердаме, так я вам подробно опишу все заведения и их услуги» – так, что ли? Еще изображают из себя борцов за чистоту нравов. Ну, признались бы честно, что самим ужасно интересно посмотреть и очень приятно описывать голых красоток и их манипуляции. Зачем же врать, что в бордель их привел лишь профессиональный долг журналиста быть везде и всюду? Э-э, девочка моя, да ты плачешь?
Эванжелина потеряла дар речи – такое зрелище ей было незнакомо.
Обычно это она долго и упоительно рыдает на моей груди, а я ее успокаиваю. Не зная, что предпринять, Эванжелина пришла к выводу, что самое лучшее – поддержать товарища, попавшего в беду. Мы начали реветь вдвоем и в голос. А в телевизоре в это время очень удачно появилась Таня Буланова с песней «Не плачь», и траурная композиция получила логическую завершенность.
Не плачь. Еще одна осталась ночь у нас с тобой.
Еще один лишь раз скажу тебе: «Ты мой».
Еще один лишь только раз
Твои глаза
В мои посмотрят, и слеза вдруг упадет
На руку мне. А завтра я
Одна останусь, без тебя,
Но ты не плачь… —
пела Танечка, а мы упоенно и с надрывом рыдали. Прекрасное лицо Эванжелины было залито слезами, ресницы слиплись в черные стрелочки, рот стал распухшим и вишневым – она, как всегда, была живописна и привлекательна. А я, подозреваю, напоминала кролика, вымоченного в хлорке, – красноглазая, мокрая, несчастная.
Антрекоту, очевидно, все это надоело, и он решился прервать наш коллективный плач.
– Девчонки, – сказал он. – Хватит реветь, ковер заплесневеет.
Эванжелина замолкла, как вырубленный на полуслове магнитофон. «Все, кранты, – подумала я. – Мало того, что любовник сбежал, родной кот говорить начал».
– Слушай, – внезапно вспомнила Эванжелина, – а на меня Катя дуется.
В школе устроили собрание насчет ремонта.
