последнего фасона.
Мама моя была жУУУткая модница….
Вот вырасту, куплю себе точно такие же. И зонтик….
Мы шли с папой сзади и любовались нашей мамой. Папа был в летней летной форме и офицерской фуражке, и я в национальном литовском костюме с накрахмаленной нижней юбкой.
Шедший навстречу народ, оглядывался нам вслед…
Папа остановился и раскрыл свою ладонь.
– Ируся, что с тобой?
– Ничего…
– У тебя вся ладонь мокрая… Ты боишься?
– Не-а, – соврала я.
Папа взял меня на руки, и я вцепилась в его шею так, что оторвать меня было невозможно.
Ночь накануне госпитализации я не спала. Не знаю почему…. В больнице я уже лежала. В августе перед первым классом мне удаляли гланды…. Но тогда мне было всего семь лет. А сейчас, жарким летом 1964 мне почти одиннадцать. Правда, росту маловато.
И через две недели, в этой Морозовской больнице меня должны были избавить от косоглазия. От прозвища «очкарик» и прочих сопутствующих «приятных вещей».
Но оставалась Марина, моя подружка, страдающая тем же недугом, но не нашедшая поддержки в своей семье.
Моя мама все написала для Маринкиных родителей. Но лучше бы она этого не делала.
Мы познакомились с Маринкой в первом классе, хотя и жили в одном доме, только в разных подъездах. Правда, Марина с родителями и старшей сестрой Тоней жила в отдельной однокомнатной квартире.
Первый раз в гости к Маринке я попала, уже учась в третьем классе, когда наотрез отказалась ходить на продленку и со мной стала сидеть моя бабуля Натали.
И это были ВПЕЧАТЛЕНИЯ! Поскольку одна я в гостях еще ни у кого не бывала.
Меня поразил беспорядок, творившейся в Маринкиной квартире. Посреди комнаты стояла «вечная» гладильная доска, сколоченная главой семейства.
Я удивилась, если есть утюг, то почему у Маринки всегда такие мятые вещи.
Разгадка оказалась настолько простой, что я и не додумалась бы ни за что.
Крикнув мне, чтобы вешала пальто, Марина прошлепала прямо в сапогах по паркету со словами: «Ой, скорее белье надо в шкаф убрать, а то Тонька гулять не пустит».
Она открыла платяной шкаф и стала кое-как запихивать туда аккуратно сложенные стопки белья, превращая их в скомканные тряпки.
Маринина мама была болезненной женщиной, или очень умело притворялась таковой, но она не работала и по дому тоже ничего не делала. Даже чайник не поднимала, звала кого-нибудь.
Крошечная кухня была забита немытой посудой, тазами с бельем и вечно кипящим ведром на газовой плите. Папа, ведающий в доме стиркой, не признавал стиральных машин, кипятил белье и просто прополаскивал его потом. Обязанностью Антонины было белье погладить и убрать.
Но убирала Марина: сестра выставила ей условие – убираешь, идешь гулять.
Уроки девочки делали
