Рисунки не трогают руками, пожалуйста! – я умоляюще посмотрела на Марину, – И, пожалуйста, слезь с тахты, мама меня будет ругать!
Но слезть девочка не успела, открылась дверь, и вошла моя мама.
– У нас в доме не встают ногами в тапочках на диван, – сказала мама строго. Марина спрыгнула с дивана, даже не извинившись за опущенную оплошность, – Ира, проводи подругу, тебе пора заниматься гимнастикой для глаз.
Меня готовили к операции. В июле подходила ее очередь на госпитализацию в Морозовскую больницу. Марина была удивлена, что моим глазам родители уделяют столько внимания. Саму ее только заставляли время от времени протирать очки и раз в год водили к глазному врачу, как было положено, так как она тоже состояла на учете по косоглазию.
Особенно удивляло Маринку то, что мой папа аккуратно над пламенем свечи выгибал заушники моих очков, чтобы они не натирали нежную кожу за ушами. Попросив об этом своих родителей, девочка получила отказ, мол, нечего на разных «барынек» равняться. А почему это я – барынька ?
Плача в подушку после отказа, девочка решила, что когда-нибудь отомстит мне. Разрабатывая различные планы мести и размазывая слезы по щекам, Марина плакала под подушкой. Она всегда плакала под подушкой, иначе Антонина засмеет. А это невыносимо…
В операционной все было так ослепительно бело, что я зажмурилась.
«Раскрывай, раскрывай скорее свои глазки!»– ласково сказал хирург Виктор Петрович, с которым я познакомилась еще в приемном покое. Он обещал, что не будет больно, и шов будет косметическим. Доктор недавно вернулся из Одессы, где находился тогда всемирно известный центр глазных болезней.
Меня накрыли белой крахмальной простыней, на лицо положили марлевый лоскут со специальным вырезом для оперируемого глаза. как только вставили распорку, чтобы глаз не закрывался, сразу же включились бестеневые операционные лампы. Стало так светло, что я перестала видеть открытым глазом. Операционная сестра сделала три обезболивающих укола вокруг глаза.
Доктор Виктор Петрович, был, по-видимому, добрейшей души человек. Он щебетал, колдуя над моим глазом, делал мне комплименты за храбрость, даже почесал вспотевший под марлевой накладкой нос. От его щебетанья меня стало клонить в сон, и я не могла понять, то ли это начинает действовать укол люминала, который палатная сестра сделала ей еще за час до операции, то ли доктор действует как гипноз. Мысленно я назвала его Кот-Баюн.
Очнулась я уже в палате и даже испугалась, потому что не могла понять, какое время суток – глаза были забинтованы.
«Проснулась?» – ласково спросила женщина, лежавшая в палате вместе с восьмимесячным сыном. Простая деревенская, но удивительно интеллигентная женщина, Катюша. Лет ей было 25-27. Больной мальчик был ее вторым ребенком. У него была злокачественная опухоль глазного яблока, и доктора ничего ей не обещали. Единственное, на что она могла надеяться, так это просто на то, что сын будет одноглазым инвалидом. Катюша помогла мне
