немножко игра:
Для того чтобы сделать Прерию —
Нужна лишь Пчела да цветок Клевера.
Пчелка и Клевер – их Красота —
Да еще Мечта.
А если мало пчел и редки цветы —
То довольно одной Мечты.
За этой игрой, однако, весьма часто открываются философское и трагическое измерения мировидения:
Такой – крошечный – крошечный – Челнок
В тихой заводи семенил.
Такой – вкрадчивый – вкрадчивый – Океан
Посулом его заманил.
Такой – жадный – жадный – Бурун
Сглотнул его целиком —
И не заметил царственный флот —
Челнок мой на дне морском.
Метафора человеческой жизни как мореходства (частая у Э. Дикинсон) весьма характерна для пуританских поэтов-метафизиков Новой Англии XVII столетия; здесь же она обнаруживает хрупкость, уязвимость, одиночество и обреченность человека, которые трагически заостряются игрой масштабами. Дикинсон – поэт внезапностей, ей свойственны резкие перепады от экстатического упоения жизнью – в бездну отчаяния, «кипящей печали»:
Надежды рухнули.
Внутри —
Отчаянье и Тишь.
О, подлый Крах —
Ты промолчал
И все от всех таишь.
Закрылась Крышка – что была
Открыта – для Светил.
И добрый Плотник гвоздь в нее
Навеки – вколотил.
Такова лирика Эмили Дикинсон, явление одновременно и противоречивое, и по-своему цельное. Показательно, что при всей широте духовных интересов характер проблематики, волновавшей поэтессу, практически не меняется. В ее случае не приходится говорить об эволюции творчества: это все большее углубление мотивов, наметившихся в самых первых текстах, свидетельство углублявшейся жизни духа.
Ее поэтическая техника – это только техника Эмили Дикинсон. В чем же заключается ее специфика? Прежде всего в лаконизме, который диктует пропуск союзов, усеченные рифмы, усеченные предложения. Своеобразие сказывается и в изобретенной поэтессой системе пунктуации – в широком использовании тире, подчеркивающих ритм, и заглавных букв, выделяющих ключевые слова и усиливающих смысл:
Отвори затворы – Смерть
Дай войти усталым – Стадам.
Свет их Странствий – померк
Смолкло блеянье – Навсегда.
У тебя – тишайшая – Ночь
У тебя – Сновиденья – забывчивы.
Звать тебя – ты слишком близка
Все отдать – слишком отзывчива.
Такая форма порождена не неумением писать гладко (у Дикинсон есть и вполне традиционные стихи) и не стремлением выделиться (она писала исключительно для себя и для Бога), а стремлением выделить самое зерно мысли – без шелухи, без блестящей оболочки. Это тоже своеобразный бунт против модных тогда словесных «завитушек».
Новаторский и оригинальный стих Эмили Дикинсон казался ее современникам то «слишком неуловимым», то вообще «бесформенным».
