style="font-size:15px;"> Овальность лица на фотографии подчеркивалась короткой стрижкой, пополневший и от этого ставший чуть уже рот, и огромные, как и при первой встрече, взрослые глаза, в которых, однако, читался некий вызов или вопрос. Их выражение было не то что чужим, но не до конца знакомым, образовавшимся без моего пригляда. И все же это было именно то лицо, которое я транслировал своим воображением в будущее, как будто природа лепила его не только по собственному, но и по моему плану. Это была та Нина, которую я любил, и теперь, пожалуй, еще больше, чем прежде.
Я написал ей об этом и о том, что фотография ее стоит у меня на столе. Чтобы не показаться смешным, исповедь была смягчена легким юмором. Моя Галатея откликнулась только на второе.
Три летних письма остались без ответа. В них я бодро рассказывал, что разгружаю вагоны, подружился с люмпенами, торсом могу померяться со Шварценеггером и в конце августа с карманами, набитыми деньгами, приеду к ней.
Наконец пришла весточка от Анны Николаевны. Она писала, что Нина уже два месяца как вернулась в наш город и поступила на факультет дизайна в Мухинское. Из письма, которое получили только вчера, они с отцом узнали, что дочь их вышла замуж за мальчика, с которым ездила поступать. Для них это было полной неожиданностью. «Мы с отцом в отчаянии, – писала Анна Николаевна, – такая легкомысленность не в наших традициях. Но ты же знаешь нынешнюю молодежь. Свобода действует как угар, и мы виним себя, что отпустили ее одну. Странно и неблагородно с ее стороны, что она тебе даже не позвонила. Будь ты рядом, этого бы несчастья не случилось, я уверена. Маленькая засранка! Как она, бедная, выдержит всё это? Костенька, будь добр, найди Нину. Наверняка ютятся где-нибудь в общежитии. Мы с отцом часто тебя вспоминаем. Как мама?»
Я не успел выполнить просьбу Анны Николаевны. С Ниной мы встретились спустя два дня, на Фонтанке, случайно. Она была в короткой клетчатой юбке и совсем короткой, под грудь, красной гуцульской безрукавке поверх блузки с воздушными рукавами. Ноги ее бутылочным изгибом спускались к тонким щиколоткам, обтянутым белыми носочками, как это принято у маленьких девочек, а не у взрослых студенток. В первый миг мне показалось, что Нина специально натянула эти носочки, чтобы подразнить меня.
Тут наши глаза встретились, моя Галатея вырвала руку из руки рыжего парня, побежала мне навстречу, повисла на шее и долго терлась о лицо загорелой матовой щекой, что-то нашептывая. Потом так же легко она отпрянула и стала смотреть на меня, словно отыскивая сквозь изменения лица ходы в прошлое. На глазах Нины выступили слезы, взгляд плавился, ему шло слово «горе», но сама Нина улыбалась. Плечи ее, как и в детстве, были острыми и широкими. Они несколько раз взлетели, едва не задев уши, длинные руки сами собой разошлись в стороны и упали на бедра. Это была ужимка школьницы, шалость которой случайно обернулась чьим-то увечьем, но внутри нее всё еще жило этой шалостью, а сопутствующая ей непоправимость вызывала сожаление и досаду. Наконец она качнулась, словно одолев
