на новое место службы. Сожительствовавший с Марией «жилец» оставил после себя две банки тушёнки, несколько небрежно упакованных в серую бумагу свёртков, тоненький браслет змейкой и немного денег.
Браслет был золотым, и глазки у змейки отсвечивали малиновыми лучиками искусственных красных рубинов.
Очень красиво.
Покупался браслет почти полгода назад. «К грядущему дню рождения». Уже на следующий день, с утра, «жилец» отвёз его на работу. В сейф. Для лучшей сохранности.
Как он выразился: «До близящегося лета и наступления торжественного дня…»
«Вот он и наступил – „Торжественный день“, – сказала себе Мария и, залпом допив бокал красного вина, прикупленного к тому же событию, надела на руку браслет. – Интересно, сколько теперь за него дадут?» – подумала она и утерла ладонью повлажневшие глаза, окончательно размазав потекшую тушь по мокрым щекам.
То, что самые счастливые в её жизни дни теперь позади, она поняла сразу.
Не дурочка.
Быстро привыкнув к красивым серёжкам с белыми искрящимися камушками, к тяжёлым разноцветным бусам, ярким платьям, высоким прическам, маникюру, вечерним поездкам в кино и в театр на военном автомобиле с персональным водителем, она совершенно не представляла, как теперь ей жить дальше. Соседки, ещё вчера, под гитару и бутылочку вина, с неподдельным удовольствием разделявшие привалившее ей «бабье счастье», сегодня, крепко уцепив вернувшихся мужей под локоть, проходили мимо гордо и независимо.
Не здороваясь. Словно и вовсе не знакомые.
Их мужья посматривали на неё цепко и оценивающе. По кобелиному. Не найдя интереса в ответном взгляде, некрасиво сплёвывали под ноги и что-то энергично шептали… Наверное, ругались. Жёны делали вид, что происходящее их не касается.
Красивым женщинам их уже минувшего счастья не прощают. Ошибки ещё можно простить, но вот счастье…
Возвращаться в дом свекрови было глупо и бессмысленно. Да и вряд ли её теперь туда пустят… Мария знала, что та её иначе как «гулящей» не называет. Она и раньше была там на роли – «подай-принеси». Свекровь не могла простить легкомысленной «девочке из прислуги» того, что та «окрутила» её перспективного сына. Её неприязнь не исчезла даже после рождения внука, а уж теперь…
Перед самой войной «перспективный сын» загремел в лагерь по статье «за расхищение и использование служебного положения в корыстных целях», а из лагеря – в штрафбат.
Писем от мужа-зека Мария не получала.
Он не любил писать, она не писала тоже.
Без помощи винившей её во всём свекрови Мария выживала, как могла.
В сорок втором, окончательно сломавшись, по настоятельному совету заводской кадровички, пустила к себе жильца. Каким он будет «квартирантом» было ясно сразу – Мария жила в коммуналке, в которую её выселили с годовалым Валеркой сразу же после состоявшегося над мужем процесса. Из благоустроенной квартиры
