не подозревал»[134]. В качестве примера такого духовного перерождения приводятся сибирские путешествия А.П. Чехова и И.А. Гончарова. С ним связывается также явление «сибирского притяжения», когда раз побывавший в Сибири навсегда «заболевает» ею. В одной из редакций очерка Байкал (1987) В. Распутин разделяет утопическую мысль Л.Н. Толстого, что посреди природы в человеке не может удержаться чувство злобы, мщения и истребления себе подобных[135].
Воздействием природы на «коренного» сибиряка («генетика земли») объясняется формирование у него особого психического склада, заключающегося в соответствии человеческого духа величию Сибири, особой духовной стойкости, обостренном чувстве собственного достоинства и т. п. В свою очередь, влияние человека на природную среду осмысляется в двух аспектах: индивидуального отношения и социального воздействия. Первый аспект связан с проблемой познаваемости бытия. С социальным аспектом воздействия человека на природную среду связана экологическая проблематика, к которой В. Распутин впервые обращается в очерке 1972 г. «Вниз и вверх по течению».
Писатель подчеркивает, что напряжения всех гносеологических возможностей человека (как эмпирических, так и умозрительных) далеко не достаточно для восприятия величия космоса во всей его полноте. Поэтому природа метаэстетична и навеки сопряжена с тайной. К примеру, «живой, таинственный и величественный, ни с чем и ни в чем нигде несравнимый» Байкал, по мысли автора, не только не вмещается в любые рационалистические представления о нем, но и надстоит над горизонтом человеческой чувствительности: «Стоишь перед Байкалом, маленький и слабый, <…> пытаешься понять, что Байкал перед тобою и что ты перед ним, истягиваешься в мучительных призывах увидеть, понять и осмыслить – и отступаешь: впустую»[136]. То же бессилие и растерянность взгляда, тщетность восприятия в отношении алтайской горы Белухи воспроизводится в очерке «Горный Алтай»: «Ни слов не хватало, ни чувств, ни движений души – все спятилось и замерло безголосо перед этой властительной осиянностью»[137].
Объясняется ситуация гносеологического бессилия, во-первых, разностью бытийного статуса природы и человека, во-вторых, утратой человеком, в результате его отпадения от природного мира и замыкания в социальной жизни, онтологического сознания, способности к трансценденции: «Чего-то особо обонятельного и осязательного недостает нам, чтобы читать щедро рассыпанные по всему Байкалу знаки, что-то тонкое, звериное, какое-то предельное чутье недополучили или потеряли мы…»[138] Оно заключается в восприятии с молитвенной установкой, отношении к природе как к храму, способности видеть и расшифровывать знаки потусторонней реальности.
Важное место в очерках занимает рассмотрение анимистических воззрений аборигенов на Байкал и Горный Алтай. Предположим, что целью обращения писателя к архаическим культурам Сибири служит, во-первых, стремление дать пример неразвитого в современном
Распутин В. Сибирь без романтики // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 43.
Распутин В. Байкал // Распутин В. Что в слове, что за словом?… Иркутск, 1987. С. 99.
Распутин В. Байкал // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 94.
Распутин В. Горный Алтай // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 155.
Распутин В. Байкал передо мною… С. 7.
