он сразу брык, и дух испустил. Остальных порубали как капусту перед закваской. Им бы втихую стрельнуть, а они поживиться рабами решили.
Вот тогда я кольчужку и нашёл. Она и без того не степняцкая была, ежели по клейму судить, а из Византии. Я тогда уж хотел в долг денег просить, ибо доспех хошь не хошь, а покупать надобно, особенно если старый вместе с ладьёй утоп, жизнь-то дороже золота. И эти подвернулись, так вовремя.
Я застегнул ремни на наручах, и поправил кольчугу. А потом надел шелом с длинной наносницей и добротной бармицей, защищавшей шею. Шелом всё же в долг пришлось брать, так как на приданное старшей сестре соскребли всё имеющееся добро, ведь её за одного из княжьих стременных выдали. С бедным приданным позориться не нужно было.
Как собрали малую дружину, княжич повёл всех вперёд, оставив обозы на месте. Плелись до несчастной деревушки хоть и недолго, но с тяжкими думами. За весь путь никто ничего не спросил, ибо боялся попасть под горячую руку, а сам княжич молчал, аки сыч насупленный.
Заприметили нас издали, особливо княжича, что в ярком красном плаще был, а на голове шлем с полированной личиной. Земли спокойные здесь, и окромя небольшого частокола вокруг десятка домов никакой другой защиты не было.
На древке хоругвь развивается.
Плёлся я, а после стоял у деревни позади всего войска, посему не слышал, о чём с деревенским головой разговаривали, но вот Ратибор закричал злобно, видать, грубо ответили ему, раз опять взбеленился. Хотя у него норов такой, что и косого взгляда достаточно, чтоб с пеной у рта ругаться начал.
– Ты кому дерзишь, падаль?! – донеслось до меня.
В ответ было лишь неловкое бурчание.
– Да никак не дерзновею, княже, но у нас последние три коровы остались. И кобыла одна на всю деревню, – разобрал я.
Упасть бы мужику в ноги с плачем и причитаниями, может, и обошлось бы, ну а сейчас княжич выхватил свою плётку, прыг с седла и давай деревенского голову ею бить.
Я подался вперёд, хмуро глядя на происходящее. Старик корчился на земле, безуспешно пытаясь прикрыться руками, а совсем сошедший с ума от злобы и ярости Ратибор бил его и бил. На холщовой рубахе выступила кровь. Тяжело дышащий княжич остановился только тогда, когда деревенский голова затих и перестал дышать.
– На кол! Всех на кол! Чтоб другим не повадно было! – заорал вдруг Ратибор и плюнул на тело. Дружинники все как один вздохнули и опустили взоры, а потом начали спешиваться. Не по сердцу сие было, но воле княжеской противиться не хотелось никому. Лишь один из самых старых дружинников снял шелом и подошёл к Ратибору и что-то прошептал на ухо. Княжич недослушал и со всей силы ударил кулаком своему помощнику, от чего хрустнуло и у воина из носу кровь пошла, заливая кольчугу и толстую стёганную рубаху под ней.
– Я сказал, на кол! – снова закричал княжич, завертевшись, как ужаленный шершнем в хвост пёс. Из-за частокола донеслись визги и плач, кто-то надрывно причитал, а кто-то громко проклинал выродка кровавого.
– Там
