А ну, садись напротив, ставь-ка локоть. Меня еще ни разу в жизни никто на руках не поборол…
Я с улыбкой сел. Не отказываться же от дуэли, когда тебя вызывают. Рука у капитана оказалась действительно очень сильная. Длинный рычаг и крепкие связки. Просто так прижать его руку к столу я не смог бы, наверное. Но у меня была сильнее хватка. Я с такой силой сжал его кисть, что он сам уронил собственную руку и разжал пальцы.
– Вот чем они тут занимаются в такой обстановке… – В каморку дежурного вошел комбат мотострелкового батальона. – Пацанье…
Уснуть мне в эту ночь так и не дали. Приехали менты из городского отдела, долго не допрашивали, а просто расспрашивали о том, что произошло. Потом какой-то ментовский полковник прилетел на вертолете аж из Махачкалы, а вместе с ним старший следователь республиканского следственного комитета, тоже полковник с интересной фамилией Барбосов. Он больше всего и донимал меня расспросами, которые оказались уже форменным допросом с составлением протокола. Причем протокол писал не сам полковник Барбосов, а какой-то мент из местных, плохо владевший русским языком. Писал он медленно, с сокращениями. Я перед тем, как подписать протокол, попытался прочитать его, но не сумел. А раз не сумел, то и подписывать, естественно, отказался. Как ни странно, Барбосов на меня не залаял, сам попытался прочитать – и с таким же, как я, успехом. Хорошо, что запись допроса велась на диктофон. Барбосов распорядился, чтобы мент переписал протокол с использованием диктофона, без сокращений. В ответ мент посмотрел на меня взглядом лютого голодного тигра. Не окажись Барбосова рядом, он наверняка зарычал бы. К утру приехал еще один следователь, уже из военного следственного управления, и все началось сначала. Я не очень понимал, как можно вести параллельно два следствия, но проявлял истинное спецназовское терпение и подробно отвечал на все вопросы, надеясь, что канитель на этом закончится.
Однако под утро стало ясно, что все это только начало. Начало следствия, долгого и нудного, затянувшегося на полгода. Я понял это только тогда, когда зашел мент и доложил старшему следователю по особо важным делам Барбосову, что спецмашина прибыла.
– Везите, – со вздохом сказал Барбосов, и мент вытащил из-за своей спины наручники.
До этого момента я думал, что останусь со своим взводом и все ограничится частыми допросами. Но не тут-то было…
Вообще-то чувство вины мне свойственно, и вину свою я признавать умею. Но есть в моем характере и иное качество – что, конечно, не слишком хорошо: мне обычно бывает трудно каяться по-настоящему. И вину я обычно признаю лишь в глубине души. Человек я крещеный, и крест нательный ношу всегда, хотя назвать себя воцерковленным не рискну. И при этом знаю, что как христианин я должен уметь каяться. Но это у меня никак не получается. Да, я бываю виноват; да, признаю это. Но прийти к покаянию мне бывает трудно. И бороться с этой чертой характера тоже трудно, если вообще возможно, потому что это врожденная черта характера. Да еще и усиленная службой в спецназе ГРУ, в войсках, постоянно находящихся в экстремальной
