style="font-size:15px;"> Еким погладил плешь и захихикал:
– Ты, Ваня, чего это? Разве человека можно гнать? Человек сам по себе живет, как птица, по-божьи. Вот ты не захотел в городе жить – приехал в деревню и живи.
– Ты, божий человек, не ставь меня в пример. Я сам уехал. Надоело мне там по общежитиям болтаться.
– Вряд ли сами-то поедут. Вот если правительство поднажмет, тогда – да, – проговорил Сашок.
– Правительство само собой… Оно знает, что делает… А вот дай в колхозе на трудодень рублей по пятнадцать – сам народ побежит. Проситься будут.
– Ясно дело, побежит, – согласился Сашок. – Вот всех бы вернуть, кто уехал… Сколько в Лукашах народу было…
– Всех не вернуть. Половину бы хотя, – отозвался Конь.
Василия Ильича так и подмывало сказать, что вот он тоже сам приехал в колхоз, никто его не гнал, но, взглянув на мрачное лицо Коня, промолчал.
После ужина Конь, натянув на голову фуфайку от комаров, лег и сразу захрапел. Овсову спать не хотелось. Собираясь на сенокос, он думал о задушевных разговорах у огня, о песнях. Нет, нет, не так представлял все это Овсов… Он долго лежал, привалясь к шалашу. Далеко за лесом поднималась луна – белая, холодная, как ком снега.
Пришел Сашок, сел рядом, поежился, постучал каблуком о каблук.
– Не спишь, Ильич? – потом зевнул и на корточках заполз в шалаш.
Забылся Василий Ильич под утро, когда на бледном небе терялись звезды.
Овсова разбудили крики людей и лязг кос. Висел плотный сизый туман. Река словно кипела – над водой кривыми столбами поднимался пар, и сквозь него тускло светилось плоское солнце. Копылов уже запрягал лошадей в лобогрейку.
– Тпру, стой, но, но, не балуй… Дай ногу! Ногу дай, дура! – ругал он молодую кобылицу.
В синем берете, из-под которого торчали влажные завитки волос, появилась Клава Кожина.
– Собирайся, мужики, начинать пора! – весело крикнула она и опять пропала в тумане.
Сашок туго затянул ремень на пиджаке и принялся точить косу. Василий Ильич переобулся, прикрепил к поясу брусницу. Ему досталось косить в паре с Сашком.
Коса нырнула с легким свистом, и, словно сбритая, легла трава, а пятка косы отбросила ее в сторону. Еще взмах, еще взмах, еще, еще. Василий Ильич оглянулся – за ним вытягивался ровный желтоватый прокос. Овсов глубоко вздохнул и почувствовал, как легко дышится и как что-то давно забытое, волнующее просыпается в нем… Косилось спорко. Роса лежала обильная, и коса без усилий срезала высокую, подернутую редеющим туманом траву. Впереди, размеренно махая косой, шел Сашок. И Василий Ильич с завистью отметил, что хотя он и не отставал от Сашка, но прокос у того был шире и чище. «Взи, взи», – пела под металлом трава и, обнажив желто-зеленые стебли, ложилась ровными рядами.
Пройдя метров тридцать, Сашок остановился и четырьмя взмахами узкого бруска поправил лезвие; потом оглянулся, сбросил с плеч пиджак, стянул
