Тогда я приеду.
– Нет. Я жду гостя. Встретимся завтра.
– Утром?
– Нет, в четыре часа.
– На Пушке.
– Разумеется. Выпьем где-нибудь кофе.
– В «Лире».
– В жопе.
– Ну наконец-то! А я уж было подумал, что ошибся номером.
– Ты недалек от истины.
– Спасибо тебе за письма. За все три.
– Это была просьба твоей мамы.
– Об этом я и толкую. Что не оставила ее.
– Должен же был быть с нею хоть кто-нибудь.
– Я отлучался не по своей воле.
– Может быть – по моей?
– Откуда мне знать?
– Что? Давай-ка сразу расставим точки. Это не я сдала тебя.
– Меня не слишком интересует этот вопрос.
– Но ты хочешь сказать, что допускаешь такую возможность?
– Нет. Просто мне все это безразлично, как, скажем, вчерашняя катастрофа в Лондоне или вопрос божьего бытия… Я не собираюсь заниматься расследованием, вершить суд и, зачитав приговор, долго, низкими сводчатыми коридорами вести виновного в ту особую, длинную, словно тир, комнату, которая заканчивается дощатой стеной с желобом внизу, где, если я чего-то не путаю, Раскольников спрятал свое шальное золото, хотя, разумеется, радость моя, это и именно это я собираюсь проделать с одним из вас, или со всеми вместе, тщательно взвесив на воображаемых весах восемь лет моей жизни и – на параллельной чаше – чей-нибудь зуб или око… Падла! Кто, кроме тебя, мог, ничем не рискуя, навести на меня ментов? Хомяк? Моя матушка? Как видишь, круг подозреваемых четко ограничен, а по закону жанра преступник не может быть человеком со стороны. Так что, не надо быть Эркюлем Пуаро, каждого встречного увеча пиками усов, чтобы догадаться, с кого начать…
Разумеется, все это я проговорил мысленно, да и в самом деле: найти и покарать предателя было уже не самой главной целью моей оставшейся жизни.
– Что ж, если ты уже решил этот теософский вопрос, то я рада за тебя, – холодно произнесла Полина и, помолчав несколько секунд, неожиданно сменила тон:
– Скажи-ка, во избежание шока: руки-ноги целы? Глаза, ребра?
– Почти. Я скучал по тебе.
– Иди ты…
– Марина умерла, – зачем-то сказал я в трубку, когда эфир уже забили короткие гудки, чьи-то утробные диалоги… Это внешнее, полное запредельных звуков пространство, как бы призывало меня.
Я вышел на улицу и двинулся на юг. Я миновал стадион, Петровский остров, уродливое сооружение метро, углубился в Измайловский парк и в кромешной тьме прошел его насквозь, снова оказавшись в городе.
Это был не проход, хотя я отчетливо сознавал, что иду, перебираю ногами, а нечто вроде полета – низко над землей, сквозь призрачное пространство, временами разрывая его и двигаясь сквозь предметы – нечто подобное говорил один бывалый, умещая в короткую метафору: когда ты на воле,
