Василий. – Мы еще с тобой поработать должны всласть.
– Так я уже и не против, Вась, если, конечно, со смыслом. И для ради моего народа. Который я, как известно, люблю.
– А как же прослойка народа, которую я имею честь представлять? – поинтересовался интеллигент Иннокентий, слегка захмелевший. – Я имею в виду, собственно, нас, людей умственного труда.
– Кеша, скажу тебе, как лучшему другу и человеку с безусловно тонкой душевной организацией, – Родион обнял его через стол заседаний длинной рукой. – За тебя я тоже много чего отдать готов. – И окинул всех удивительно трезвым взором. – Так что, думаю, мы еще скажем свое слово соборной душе этой планеты.
– Соборная душа? Это что такое? – спросила мама Вера, похрустывая нежинским пупырчатым огурцом.
– Это по-научному такая душевная оболочка Земли, в которой, как в едином организме, существует мировая душа вселенского человека – Адама.
– Откуда вы это знаете? – спросила подросток Танечка, неотрывно глядевшая на Родиона из-за пионов.
– Ах, милое дитя, у меня за плечами годы и годы исканий. Такое узнавал, бывало, что ночные небеса звездочками трепетали вместе со мной. А от многих знаний, как известно, многие печали. Песенку помните? «Горечь го-оречь, вечный при-ивкус на губах твоих, о, Русь!» Но верно и другое: не познавший горечи и сладость не оценит.
Право же, хорошо им было!.. Тихий ароматный летний вечер окутывал землю. Слоистый туман парил над клеверным полем. Со стороны поселка доносились мирные звуки и аппетитные домашние запахи. Обычное бетонное сооружение из двух стен и крыши стало их домом. Уютным пристанищем.
Благодаря стараниям Родиона и его всеобъемлющей доброте они стали друзьями. Никто не вспомнил про автобус, который явно опаздывал. Им вдруг стало очень важно, что можно вот так сидеть с незнакомцами и чувствовать себя нужными, связанными узами дружбы, взаимной симпатии. Вино сделало свое дело, «развеселило сердца человеков» и отошло на второй план. Они говорили и не могли насытиться беседой, улыбались друг другу, всем, всему…
Родион, как ни странно, стал абсолютно трезвым. Его веселое добродушие согревало всех и было абсолютно искренним. Он умел каждому сказать хорошее. Никто от него не услышал ни единого слова осуждения. Правда, иногда казалось, что он сдерживал себя: он знал гораздо больше, чем говорил. Да и глубина его души только слегка обозначилась под солнечными блестками, игравшими на поверхности, доступной для наблюдения окружающих.
– Дорогие мои, – сказал Родион, – если б вы посмотрели на себя моими глазами! Какие вы светлые и лучистые! До чего же я вас полюбил.
– Родя, родимый, – шмыгнул носом Кеша, – дай я тебя облобызаю. Классическим троекратным лобызанием…
– На себя посмотри, Иннокентий! Да ты же вылитый гений грандиозус. Вы все – одни гении и все грандиозусы.
– Слушайте! А давайте пойдем к нам на дачу, –
