Борис был спокоен, как никогда. Что-то обрывалось в нем. Что-то уходило из жизни. Навсегда. И ни о чем он не жалел.
Горячая степь под ногами жарила, как раскаленная сковорода. Солнце палило голову и лицо. Горький запах серебристой полыни обжигал носоглотку. Хотелось пить. Хотелось нырнуть в воду и сидеть в ней до вечера, выставив на поверхность одни глаза с ноздрями, как поступают мудрые крокодилы. Но степь простиралась от горизонта до горизонта. А они на ней, – как два верблюда в пустыни.
Наконец на горизонте показался островок сочной зелени. Они подошли ближе. Это река. Вода блестела, как сказочный мираж. Там прохлада. Там можно напиться. Там можно выжить. Свою липкую одежду Борис начал сбрасывать еще метров за сорок до воды. Когда под босыми ступнями зачавкала серая глина, когда мутная зеленая вода забурлила у его ног, а болотистый запах ударил в воспаленные ноздри, – он засмеялся, как мальчишка. Плескался и нырял, бил руками по воде, рассыпая вокруг каскады радужных брызг, наглотался терпкой речной воды…
Но где же мальчик? Борис нащупал илистое дно, встал на ноги и оглянулся. Антон стоял на берегу и задумчиво грыз травинку. Одежда его старшего спутника аккуратной стопкой лежала у ног мальчика, на островке сухой желтоватой травы.
Борис вышел на берег и стал одеваться. Автоматически похлопал себя по карманам. Кошелек отсутствовал. Поднял глаза на воришку. Тот стоял монументом, не собираясь ни бежать, ни оправдываться.
– Ты сам напросился, – ответил его спокойный взгляд.
– Ладно, как хочешь, – пожал плечами Борис.
Они снова шагали по степи. Только после купания Борису стало намного легче. Да и солнце понемногу скатывалось к горизонту, и ветерок стал задувать. Теплый, но приятный. Хотя его физиономия горела, от солнечного ожога, как от стыда. А этот денди в джинсовом костюме, как ни в чем не бывало, легко ступал, как на утренней прогулке в парке. Мальчуган угловато размахивал руками и даже иногда подпрыгивал на кочках. И хоть бы что. Ни жара, ни жажда, ни солнце для него будто не существовали.
Ночевать они напросились в старенький домик-мазанку на краю хутора. На скамейке у этой развалюшки устало сидела загоревшая до каштанового цвета сухонькая старушонка. Она сразу их впустила. Внутри хата имела вид вполне обжитой. Всюду висели какие-то кисейные занавески, вышитые рушники, под ногами – толстые тканые половики. Всё – ручной работы, уютное и доброе.
Путников кормили густым борщом. На толстый кусок серого ноздристого хлеба они намазывали бордовый хрен с бураком. После жары не очень-то хотелось горячего. Но стоило только Борису съесть первую ложку, потом вторую, как он облился горячим потом, – и сразу полегчало. Заботливая баба Ганна смущенно набросила на их плечи рушники с петухами. Они обтирались ими, как после бани. И снова она сидела в уголке, подперев ручкой щеку, кротко потупив добрые грустные глаза. А когда они поблагодарили ее, она ответила «звыняйтэ». Потом налила в кружки козьего молока, густого и горьковатого от полыни.
Спать их положили в сарае на
