скорей всего, только в твоем воображении. Тот, кто мне нравится, выдает себя за сухаря и пытается не обращать на меня внимания. А кто не нравится – их, увы, большинство – тех я к себе не подпускаю. Вот так и получается: я вечерами общаюсь с ленками, муськами, баронами, а он… с женой.
– Света!.. Поверь, если б не жена, я бы!.. как мальчишка за тобой приударил, серенады под твоей лоджией пел бы, цветами тебя завалил!..
– Верю, Димочка, верю, милый, – грустная морщинка ложится на ее нежное лицо. – Да вот только есть только то, что есть, и ничего больше… И улица уже кончается. Вон и дом мой, – она кивает в сторону панельного здания. – А ты сейчас уйдешь? – в ее голосе слезой дрожит мольба.
– А ты пригласишь?
– А ты пойдешь? – белозубая улыбка мгновенно освещает ее личико.
– Конечно. Если можно.
– Ха-ха! – хлопает она ладошками. – Тогда давай заскочим в гастроном. Я тебя накормлю. Мне очень, очень хочется тебя покормить.
– А твой котище сибирский не вцепится мне в физиономию? Они ревнивы.
– Я его на цепь посажу.
В прихожей она зажигает тусклую бра и снимает пальто. Я оглядываюсь.
– Ты знаешь, Светик, в этой твоей прихожей живет какая-то неразгаданная тайна. С нее многое начинается в твоем доме.
– Фантазер ты мой милый, – девушка обнимает меня и губами прижимается к немецкому галстуку в диагональную «дипломатическую» полоску.
– Эй, это запрещенный прием. Ведь я с сумками и не могу сделать того же.
– Брось ты их…
– Все же лучше поставить…
– Брось ты их…
Сумки падают на пол, ворчливо громыхают жестянки, жалобно звякает стекло.
– Все-таки хорошо!.. Это очень, очень хорошо, что товары выпускают в такой прочной упаковке. Кажется, ничего не разбилось, – несу что-то идиотское, с трудом шевеля пересохшим языком. – Светик, пощади!
– Еще немножко…
Мы стоим, обнявшись в тесной прихожей, а внизу жмется к ногам и мурлычет басом огромный кот.
– Ну все… Иди в комнату. А я в ванную – приведу себя в порядок.
В комнате я ищу по стенам свой портрет, висевший раньше на доске почета, но не нахожу. Кот устраивается в кресло напротив и подозрительно наблюдает за чужаком. Мои приглашения на колени он игнорирует с ухмылкой превосходства.
«Остановись!» – вопиет изнутри лучшая половинка моей души и выталкивает на поверхность сиюминутной памяти образ молчаливой художницы, поднявшей в этот миг на меня задумчивый, полный укора прозрачно-голубой взор. Не лучшая половина мгновенно парирует: «Нужен я этой шизофреничке! Да она и не заметит, если я помру».
Но все же останавливаюсь в этом полном безумии расхристанной плоти. Унимается сладкое тревожное трясение в животе, рассеивается розовый слякотный туман.
Пока юная обольстительница готовит единственное в ее меню блюдо из собственного тела. Эту превеликую ценность,
