style="font-size:15px;"> – Не будь ты столь осторожным и медлительным, отец, ты бы давно уже занимал императорский трон, а не эту свою подделку, – не удержался-таки от упрека Дипольд. – И с полным на то правом сам говорил бы слова, которые считаешь нужными, вместо того, чтобы вкладывать их в уста другого.
Глаза Карл прищурились. То ли в сдерживаемом гневе, то ли в скрытой насмешке – не понять.
– Не будь я столь осторожным и медлительным, сын, меня, возможно, не было бы уже вообще… В живых не было бы. И уж по крайней мере, я не находился бы так близко к трону, как сейчас.
«Так близко к трону»? Интересно, что отец имеет в виду? Что он вхож в покои императора, как Дипольд – в его покои? Или что он вот-вот займет этот самый трон? А если верно второе, то насколько скоро произойдет это самое «вот-вот»? Его сиятельство Карл Осторожный умел говорить загадками даже с сыном, когда этого требовала ее величество Осторожность.
– Конечно, совсем неплохо, и даже весьма желательно было бы, если бы ты тоже отправился со мной, – задумчиво заметил курфюрст. – И если бы лично поведал кайзеру о своих злоключениях, сделав упор на том, на чем следовало бы…
«На чем тебе подскажут». Пфальцграф понимающе усмехнулся.
– …Но твоя несдержанность, Дипольд…
Карл выдержал осуждающую паузу и лишь затем объяснил:
– При императорском дворе может навредить любое неосторожно брошенное слово. Поэтому лучше не рисковать.
– Ты никогда не рискуешь, отец, – Дипольд Гейнский скривил губы. – Но эту войну без риска не выиграть. Война с Оберландмаркой…
Его прервали. Грубо, будто зарвавшегося мальчишку:
– Войны с Альфредом Оберландским нет. Пока – нет. И не будет, покуда я не почувствую, что готов к ней. С этим тебе придется смириться, сын.
Последние слова были сказаны твердо и жестко. Неожиданно твердо и жестко для мягкогласого Карла. Безапелляционно это было сказано. Как стегающий по лицу удар хлыста. Как рубящий наотмашь смертоносный удар меча. Как ставящий последнюю точку копейный удар. Что могло означать лишь одно: остландский курфюрст нутром чует опасность. Настоящую, реальную, страшную угрозу он ощущает. А когда случается такое, отец становится упрям и неподатлив. И спорить с ним тогда бес-по-лез-но.
Дипольд тяжело дышал. Глаза пфальцграфа пылали от негодования. Но что он мог поделать? Не бросаться же на отца с мечом. Или…
«Так близко к трону»…
На отца? С мечом? Но ведь грех отцеубийства… Убийство… Кровь… В висках… И – знакомая кровавая пелена перед глазами…
Мысли путались, сердце бешено колотилось, кровь клокотала. Вообще-то в таком состоянии он, пожалуй, мог бы и броситься. И – на отца. И – с мечом. И – с потаенным ножом-засапожником, вырванным из-за голенища. Слишком велики были ярость и обида. Слишком красна пелена, помутившая разум. Помутившая, но не затмившая полностью. Да, он мог бы, если бы не стража. Не страж… Фридрих-Фердинанд не
