несмотря на то что вытащили его довольно поспешно и даже сделали искусственное дыхание. «Трагически погиб» – как написали в газетах. «Молодой, талантливый, не успевший целиком раскрыться.», «Невосполнимая утрата…», «Тяжелая потеря…»
Родители забрали Аврору к себе и никого к ней не пускали. Отец по своим каналам обратился с просьбой к следствию не тревожить его дочь расспросами. Просьбе вняли и следствие быстро свернули, не обнаружив состава преступления, и сделали вывод о том, что смерть последовала в результате неосторожности погибшего, в результате несчастного случая.
Мать Авроры, Данута Альбертовна, отпаивала ее чаем с «Рижским бальзамом». На второй день Аврора смогла заплакать, на третий день заговорила, стала отвечать на сочувственные вопросы. На четвертый день нашла в себе силы отправиться на похороны. Делеора хоронили на Серафимовском, откуда до места его гибели, до ЦПКиО, езды на автомобиле было не более пяти минут. Но сначала состоялась гражданская панихида в театре с множеством речей, венков, последних на его земном пути букетов и потоками женских слез.
Аврора не узнала изменившегося со смертью Делеора в гробу. Он был гладко причесан и сильно нагримирован. Но грим был непривычным, не сценическим. Она не понимала, кого или что она хоронит. Она не понимала, хоронит она или участвует в чествовании, провожает в последний путь или смотрит премьеру. Скорбеть ли ей или кричать «браво!».
Последняя мысль – о том, что пора аплодировать, – возникла потому, что Аврора услышала вдруг, что он поет, и не сразу осознала, что кто-то поставил пластинку с записью арии Ленского в исполнении Делеора. «Куда вы удалились, весны моей златые дни…» Авроре почему-то показалось это кощунственным, столь же кощунственным, как если бы Делеору, будь он живым и здоровым, подносили на сцену корзины цветов с траурными лентами. Авроре захотелось уйти, и она сочла себя вправе это сделать, потому что тот, кто лежал сейчас в гробу, не имел ничего общего с ее мужем. Как будто вместо него подложили неудачно слепленную восковую куклу. Поэтому с Делеором она простится по-своему. И сейчас, и еще раз, попозже.
Об Авроре забыли в нескончаемости цветистых речей, и она бочком, прикрывая лицо серебристо-черным шарфом, выбралась за кулисы и побрела и, сама того не замечая, заплутала в театральных недрах. В плохо освещенном коридоре без окон ей навстречу попалась пожилая дама в легкомысленном из-за обильных рюшечек трауре, деловито стучавшая каблучками. Дама подошла к Авроре, накрыла ее руки своими и сказала бодрым контральто:
– О! Мои соболезнования, Аврора Францевна! Такая потеря! Вы не заблудились, дорогая? Вас не проводить?
– Спасибо, – отозвалась Аврора. – Я хотела зайти в его гримерную. Попрощаться.
– Что ж, вы правы, по-моему. Прощаться надо там, где кружит душа, а не лежит хладный прах. Идемте, я вас провожу.
Гримерную, конечно же, украсили портретом с траурной ленточкой, а на сервировочный столик
