ложность и опасность творческих усилий.
Согласно такой духовной структуре создавалась модель нового человека – упрощенного, автоматизированного, напоминающего не живое существо со всем многообразием его проявлений, а схему. Она могла слушаться, совершать подвиги, работать в лабораториях. Такое человекообразное существо не могло жить в свободном мире, где от него требовалась индивидуальность, творческие усилия, право на ошибку, а только в оранжерее или в клетке. В зависимости от приносимой пользы или вреда, установленного хозяевами.
Подобная модель добивалась враждебности ко всем иным типам духовного мира. В сферу творчества пришел инстинкт самоцензуры. Она сказывалась даже в оценке лучших произведений мировой культуры, считая их всего лишь разоблачением буржуазного строя, а советскую культуру – органичной, говорящей о прекрасном настоящем и счастливом будущем.
Кинофильмы в массе своей были плакатны и лапидарны, как популярная песня. Недаром она часто становилась центром фильма. Сценическая игра, индивидуальность была заменена на типажность. Сильное чувство быстро переходило на политическое, сливающееся с личным настолько, что последнее становилось ненужным. Оставался пафос в его различных выражениях, похожих на оркестровые отбивки.
В театральном искусстве существовало тяготение к классике. Оно должно было показать, что социальная проблематика дореволюционной поры успешно решена в СССР. Значит, отражение на сцене вопросов прошлого должно было восприниматься советским зрителем с изрядной долей снисходительности. Зритель отворачивался от вечных проблем, якобы решенных новым советским строем, и был готов обсуждать только мастерство исполнения. Оно должно было быть предельно реалистическим. Революционные попытки встряхнуть зрителя театральной метафорой (режиссер В. Мейерхольд, умерщвленный за это в Сухановской тюрьме) толковались политизированными критиками не как новаторство, а как попытка унизить зрителя непонятной для него творческой иносказательностью. Спектакли с советскими сюжетами подавались с пафосом и вдохновением в противоположность классическому наследию, акцентированному на мещанской безвыходности. Пафос подчеркивал ложь. Считалось, что явление вдохновенного большевизма и есть новаторство, не нуждающееся ни в каких дополнениях, расширениях и изысках. Зрители впитывали его и считали идеалом МХАТ, понимание искусства которого не требовало от них никаких усилий.
Все это делало невозможным поиск новых форм художественности и возможным только обращение к ремесленническому подходу к искусству. В создании произведений советской культуры принимали участие и способные люди. Их талант был совмещен с мистифицированным миром, который они обязаны были выдавать за подлинную жизнь. В убогой действительности их игра, если только она несла отпечаток мастерства, воспринимались людьми как некая отдушина в их серой жизни.
Идеология
