эпохи, и он мог быть достигнут Россией совершенно другим путем. Это доказали цивилизованные страны в тот же период.
Плата за него в СССР была несоразмерно выше, чем при либерально-политическом подходе. Ослабление революционного сознания в результате гражданской войны и принятие НЭП’а населением говорит о том, что в случае расширения такой экономической политики и поощрения начиная с 1921 г. также и крупного предпринимательства, взимание с него умеренных налогов привело бы за двадцать лет к тем же результатам, что и на демократическом Западе. Более того, такой политический режим определил бы союзнические отношения с Западом не в 1941 г, а много раньше. Можно также предполагать, что силовые опасения Запада в отношении демократической России не возникли бы, и тем самым был бы ликвидирован важный стимул зарождения нацистского режима в Германии.
Вместо этого было избрано истребление доброй половины народа для создания безвыходной ситуации у оставшихся в живых. Они умирали от голода, поскольку зерно, в том числе семенное, шло на Запад в качестве оплаты за промышленное оборудование, а выжившие волей-неволей шли в низкооплачиваемый рабочий класс и нищие колхозы. Значит, ли это, что подобная политика была рациональной?
Многие десятки миллионов погубленных человеческих жизней не могут быть оценены никакими полученными материальными ценностями. Можно подвести моральный итог: политика, обосновывающая подобные жертвы, является преступной.
Террор никогда в истории не был спасительным для власти средством на длительный период хотя бы потому, что он по природе своей не может мобилизовывать свободные резервы общества. Еще в позапрошлом веке было сказано: «Со штыками можно делать все, но сидеть на них нельзя». Если бы НЭП был не только сохранен, но и расширен, как это сделано в современном Китае, то индустриализация после революционной смуты получила бы свой природный стимул, куда больший, чем принудиловка, отдающаяся умопомешательством. В стране родился бы стабильный строй, необходимый для внутренней мобилизации культурного и трудового резерва, а равно общеэкономического развития и обороны.
Допустить такое после своей сокрушительной победы большевики не могли. Значит, именно большевизм по природе своей создал условия для промышленного развития страны средствами террора. Избежать его было можно только при отказе от идеологии и практики большевизма. Принятый массами в 1917–19 гг., он стал началом катастрофы России и кризисом для человечества. Его, казалось бы, сенсационные результаты не имели зрелой основы для будущего. Это мы видим сегодня: промышленности снова нет, массового земледелия тоже. Одна восьмая часть Земли (была одна шестая!) располагает только тем, что скрыто под землей и в лесах. Она добывает, продает за рубеж и питается этим.
Россия разгромлена не иноземцами, а своим же народом, шедшим более 70 лет по гибельному пути.
То, что случилось, можно назвать национальной катастрофой
