в очередной раз объяснять ей ее обязанности. Но и оставлять разговор в таком двусмысленном положении, значило сдаться на милость какой-то проститутке – до такого унижения он не мог опуститься.
– Это прогул, понимаешь? – сказал он, по возможности, спокойно, – и за него тебя можно уволить.
– Ну, это Володя будет решать, увольнять меня или нет. Вы – всего лишь зам., а он – директор.
– Да? – Андрей покраснел от такой наглости, – не волнуйся, я тоже могу тебя уволить с таким же успехом!
– Неужели? – в ее голосе послышалась неуверенность. Видимо, тон Андрея показался ей слишком твердым и решительным, – вот, завтра приедет Володя…
– Хоть два Володи! – Андрей решил, то наступает переломный момент, и если сейчас он не поднимется в атаку и не сомнет растерявшегося противника, то перестанет уважать себя, и как человека, и как офицера.
– Ах, так?! Я передам ему все, что вы тут за глаза говорите! Не забывайте – он все придумал, а вы тупо возите мешки!
На секунду Андрей подумал, что она права, но встав из окопа, надо бежать только вперед; оглянешься – неминуемая смерть. Вера в старую, проверенную боевую тактику победила все сомнения.
– Я не собираюсь с тобой пререкаться, – произнес он четко, как всегда отдавал приказы, – ты уволена по причине служебного несоответствия и за прогулы. Завтра Владимир Иванович подпишет приказ.
– Подумаешь, – хмыкнула Вика, – посмотрим еще, кого он завтра уволит.
…Что с того, что он с ней спит? – пронеслось в голове Андрея, – тех, с кем можно спать – полгорода, а таких, как я, не укравших ни одного мешка и ни одной копейки, еще поискать…
Вика накинула плащ, небрежно подхватив его поясом, и вышла, демонстративно хлопнув дверью.
Андрей подошел к окну, убеждаясь, что она, действительно, ушла, а не ломает комедию в очередной раз. Видя ее удаляющуюся спину, он подумал, что завтра ему предстоит неравный бой. Он даже представил, как возвращается на станцию техобслуживания и снова лезет в яму, чтоб осмотреть заляпанное грязью днище очередной иномарки, но ни страха, ни раскаяния в содеянном, не возникало. Он давно усвоил, что из обжитых казарм его мгновенно могли перебросить в сырые холодные палатки, и в этом заключалась жизнь.
За плотно закрытой дверью шумела вода. Катя с тоской смотрела на барельеф писающего мальчика, прибитый к двери, словно символ всеобщего похренизма, воцарившегося в жизни, лет пятнадцать назад. Мальчик улыбался, глядя на свою струю, а за его хилой спиной проступали силуэты высотных домов. …Действительно, почему б не писать прямо на улице? Пожалуйста. Это никого не интересует. Каждый озабочен лишь тем, чтоб струя не попала ему на ботинок… И еще Катя никак не могла понять, почему эту эмблему отец прибил на дверь ванной, а не туалета, что выглядело бы гораздо логичнее. Но какая логика в мире, где всем все безразлично?..
Катя молча вздохнула, слыша, что шум воды не собирается прекращаться, и перевела взгляд на окно, в котором наполовину
