о сточных канавах.
Ужин, который принесли северянам, оказался лучше, чем можно было ожидать. А вино – хуже.
Хозяин вернулся в сопровождении угрюмого подростка.
– Покажет вам комнату,– пояснил он.– С вас серебряк с четвертью, добрые господа. Плата, извините, вперед.
А когда Рудж рассчитался, добавил:
– Завтрак – бесплатно. Но если господа желают что-нибудь еще?
– Горячей воды и два таза! – заявил кормчий.
– Не понял, добрый господин?
– Помыться.
– А… Он все сделает,– кивок на подростка.– Если что еще, только скажите!
– Надо же,– мимоходом бросил хозяин парню с черной повязкой при входе.– Монах ныне пошел: помыться желают. Ну хоть деньги платят.
– Вот, брат Мореход, никого-то мы и не заинтересовали,– сказал Данил, когда они уже лежали в постелях.
– Утром видно будет,– кормчий покосился на дверной засов.
Засов был солидный.
Впрочем, и ночью ни их, ни засов никто не потревожил.
Утром северяне позавтракали (за счет заведения), получили своих пардов, накормленных и вычищенных, и беспрепятственно покинули город, не забыв, впрочем, перед воротами надеть монашеские плащи. Оба полагали, что дела обстоят неплохо. Если не считать зарядившего с самого утра дождя.
В то утро, когда северяне покинули Ширип, Брат-Хранитель Дорманож выехал из ворот Риганского обиталища. Выехал не один – с четырнадцатью верховыми воинствующими монахами и тремя полусотнями солдат-пехотинцев. Подготовить их к походу в столь короткий срок – настоящий подвиг. Но не меньший подвиг – за четыре дня добраться до Кариомера. Впрочем, пойдут налегке – для поклажи Дорманож выпросил у Отца-Настоятеля три собачьи упряжки.
До полудня шли бодро, потом поскучнее. Но ничего. Если Братство поднимает человека из навоза, дает ему в руки копье и делает сторожевым псом, он должен в поте лица своего отрабатывать долг перед Наисвятейшим.
Дорманож развернул парда и проехался от начала к хвосту колонны. Моросящий дождик сеткой висел в воздухе. Солдатские сапоги скользили по подмокшей глине. Если так пойдет дальше, дорогу развезет и Дорманожу придется оставить пехоту и ехать вперед с одними всадниками.
Брат-Хранитель приглядывался к солдатам: не хромает ли кто, натерши ноги? Если обнаружится такой – будет примерно наказан. И сам, и десятник. Ибо тело солдата есть имущество Святого Братства, и кто с небрежением к нему относится – преступник.
Дорманож двинулся к голове колонны, миновал повозки. Его пард презрительно фыркнул. Известно, парды почему-то недолюбливают упряжных псов. Хотя и не трогают. А вот упряжные на пардов вовсе внимания не обращают, хотя иные тяжеловозы – покрупнее среднего парда. Дорманож слыхал: бур-чаданну, у которых пардов маловато, пытались использовать упряжных под седло, да ничего не вышло. Даже боевые псы туповаты, а уж упряжные и вовсе ничего не соображают. Не умнее волов.
Воинствующие монахи ехали впереди. Болтали весело и громко.
